Только в самом начале разговора о японском "евразийстве" я беру это слово в кавычки, т.к. необходимо терминологическое разъяснение. "Евразийство"принца Коноэ или адмирала Енаи называлось ими самими по-другому и внешне не имело практически ничего общего с учением Савицкого или Трубецкого, которое, в свою очередь, было мало похоже на концепцию "новой структуры" или "сферы сопроцветания Великой Восточной Азии". Понятийную оппозицию "евразийство"-"атлантизм" я использую как рабочую систему координат в соответствии с книгой Александра Дугина "Великая война континентов".

Основатель евразийской геополитики Карл Хаусхофер относил Японию к "островным странам с континентальным типом мышления", рассматривая ее как полную противоположность другого островного государства — Англии. Действительно, Англия всегда стремилась отгородиться от континента и противопоставить себя ему. Япония, напротив, обязана континенту практически всем — от письменности до орудий материального производства, и даже древние сакральные тексты "Кодзики" и "Нихон секи", средоточение японской Традиции, полны заимствований китайского и корейского (а также более далекого — индийского и малайзийского) происхождения.

Японское евразийство как реальная общественная сила и конкретная политическая доктрина выковывалась между молотом атлантизма сугубо проанглийской ориентации, с одной стороны, и наковальней этнократического экстремистского милитаризма, с другой. Реставрация Мэйдзи (1868) широко открыла дорогу в Японию всему иностранному после двухсот тридцати лет "сакоку"— периода "закрытия страны", ее насильственной самоизоляции. В столкновении с промышленно развитыми державами Япония с трудом сохранила свою национальную независимость и государственно-территориальную целостность и не разделила судьбу Китая, хотя почти на полвека оказалась в положении неравноправного партнера. Не в последнюю очередь Японию спасли чисто географические факторы — островное положение, удобное для обороны, а также бедность полезными ископаемыми, на которые не польстились завоеватели. К моменту начала интенсивного иностранного проникновения Япония еще не была полностью едина политически или экономически (остатки феодальной раздробленности, внутренние границы, местные денежные единицы и т.д.), но этническая, религиозная и геополитическая общность всего населения в сочетании с повышенной адаптивной способностью сделали свое дело.

Японское евразийство имело сугубо империалистический, но также наднациональный характер. Японский империализм, многоликий и многоаспектный, почти всегда был националистическим и этнократическим, потому что в силу гомогенности страны интересы этноса и государства, как правило, совпадали и "кровь" мирно уживалась с "почвой". Однако военная экспансия скоро показала ограниченность, а затем и неизбежную обреченность этнократического подхода, вылившегося на практике в варварский геноцид братьев-азиатов, которых мечтали объединить евразийцы.

Евразийство — узкая полоска в империалистическом спектре Японии, но это его высшая, наиболее чистая и наименее ограниченная форма. В политических верхах евразийцы были немногочисленны, но влиятельны, опираясь главным образом на придворные круги (им явно симпатизировал покойный император Сева, впрочем, не имевший реальной политической власти), военно-морской флот, часть дипломатического корпуса и промышленно-финансовой олигархии "дзайбацу", некоторые тайные общества националистической ориентации. Им противостояла большая часть дипломатов, слепо ориентировавшихся или на атлантистский блок (министр иностранных дел Сидэхара Кидзюро, Есида Сигэру, Сигемицу Мамору, занимавшие правительственные посты и после второй мировой войны), или — столь же слепо — на участие в агрессивной политике Германии, в первую очередь, против СССР (посол в Германии генерал Осима Хироси и посол в Италии Сиратори Тосио), а также крайне левые и крайне правые вне зависимости от частностей ориентации. Но, пожалуй, самым сильным их противником было командование сухопутных войск с присущим ему экстремизмом, этнократическим подходом, нетерпимостью к любой оппозиции и — как ни странно — своего рода милитаристским романтизмом, толкавшим генералов на отчаянные авантюры и бессмысленные жертвы. Они были патриотами Японии и мечтали видеть ее властелином Азии, а затем и всего мира, но отказывались слушать любые разговоры о геополитическом союзе с Россией, о невозможности войны на два фронта или необходимости не просто завоевывать и подчинять, но интегрировать и объединять новые земли. Они хотели "скрестить мечи с Россией на полях Северной Манчжурии" и настаивали на военном союзе с Германией для войны с СССР и США, но именно они довели страну до Хиросимы, Нагасаки и линкора "Миссури". По иронии судьбы капитуляцию подписали один из лидеров атлантистов министр иностранных дел Сигэмицу и ярый милитарист, командующий Квантунской армией генерал Умэдзу. Позднее оба предстанут перед судом на Токийском процессе по категорическому настоянию Советского Союза и вопреки желанию американской стороны. В Токио судили, главным образом, генералов, фанатичных идеологов национализма и некоторых атлантистски настроенных дипломатов и бюрократов. Евразийцев на скамье подсудимых было меньше всех.

Но вернемся к началу. Говорят, что история — это люди. Для первого краткого очерка истории японского евразийства новейшего времени я избрал троих, сыгравших ключевую роль в истории Японии предвоенных и военных лет и воплотивших в своем единстве практически все аспекты и ипостаси евразийства. Это Хирота Коки (1878-1948), принц Коноэ Фумимаро (1891-1945) и адмирал Енаи Мицумаса (1880-1948).

Сын каменотеса из города Фукуока, дослужившийся до премьер-министра Японии, Хирота — явление, конечно, исключительное. С самого детства Хирота понимал, что может рассчитывать только на себя, но при этом оставался верным "другом своих друзей". Послушный сын, он лишь раз проявил непокорность, вопреки воле отца добившись продолжения учебы после средней школы (за государственный счет). В 58 лет императорским рескриптом был назначен премьер-министром.

Исключительную роль в возвышении Хирота сыграли его связи с земляками как дома, так и в столице. Помимо учебных дисциплин, он с детства усердно занимался дзюдо и дзенской медитативной практикой, а также изучением трудов Конфуция, воспитавших его силу воли, верность долгу и презрение к смерти. В юности это помогло ему сблизиться с легендарным Мицуру Тояма (185?-1944), основателем и лидером тайного "Общества реки Амур" (Кокурюкай), которое в англоязычной литературе устойчиво, но неверно именуется "Обществом черного дракона" (из- за одинакового чтения различных иероглифов). Тояма также был тесно связан и с другим тайным "Обществом черного океана".

Тояма, выходец из тех же краев, что и Хирота, человек весьма незнатного происхождения, обосновался в Токио в последней четверти девятнадцатого века и стал постепенно формировать тщательно законспирированную и строго дисциплинированную организацию, подбирая учеников и единомышленников. Английский историк спецслужб мира Ричард Дикон называет его "эксцентричным и одиноким человеком, полуполитиком-полумистиком". Политика и мистика, прагматизм и идеализм естественно сочетались в деятельности тайного общества. Преданность императору, державе, старшим, железная дисциплина, недопустимость неповиновения и тем более измены были жестким внутренним законом организации. Официально оба общества не имели связи с правительством и армией и действовали на свой страх и риск, не получая поддержки сверху, но и не подчиняясь никакому постороннему контролю. В основном их деятельность сводилась к разведке за рубежом — в Китае, Корее, Манчжурии и на Дальнем Востоке России, причем общества нередко расплачивались гибелью своих лучших агентов, заступиться за которых официальный Токио не мог.

Хирота сблизился с Тояма еще в молодости и поддерживал связи с "Кокурюкай" на протяжении многих десятилетий, хотя никогда формально не состоял в нем. Связь Хирота с тайными обществами до сих пор дискутируется (именно эта связь была одним из главных пунктов обвинения против него на Токийском процессе). Ричард Дикон прямо называет Хирота сторонником и ставленником общества, тогда как японский биограф премьера Сирояма Сабуро всячески отрицает подобную связь.

Хирота всегда считался "правым". Он не питал никаких иллюзий относительно перспектив японо-английского союза, которыми были захвачены чуть ли не все японские политики в начале века. Так же скептически относился он и к проамериканской линии, глашатаем которой выступал Сидехара Кидзюро (1872-1951), посол в США в 1919-1922 гг. и министр иностранных дел в 1924-27 и 1929 -31 гг. У них сложились довольно ровные служебные отношения, но Сидэхара всячески тормозил продвижение Хирота по службе, видя в нем опасного соперника. Только в 1930 г. Хирота получил первое серьезное назначение — послом в СССР. Пост этот со временем становился все более значительным, а сами отношения между двумя странами во многом были обязаны деятельности Хирота.

Будучи тесно связанным с милитаристскими кругами, Хирота, тем не менее, всегда оставался прагматиком и дипломатом, осторожным и осмотрительным. Став в 1933 году (неожиданно для многих) министром иностранных дел в правительстве Сайто, он наставлял своих подчиненных: "Запомните: нет плохого мира и хорошей войны. Есть только мир и война. Как дипломаты вы всегда должны предпочитать мир войне". Конечно, он не был пацифистом. Он выступал за военно-политический союз с Германией, видя в этом хотя бы частичную защиту от англо-американской гегемонии на Тихом океане. Он однозначно высказывался за военное проникновение в Китай и Индокитай, хотя считал, что делать это надо постепенно, осторожно и не наступая на пятки западным державам. Как главе внешнеполитического ведомства Хирота приходилось принимать бесчисленные протесты (в основном от английского посла Крейги и американского посла Грю) по поводу милитаристских эскапад японских сухопутных войск в Китае и приносить им извинения и заверения, что это не повторится. Заявления Хирота не были привычным лицемерием дипломата. Он действительно старался по возможности смягчить войну в Китае, действуя во имя интересов Японии, но нажил себе лишь недругов в армейской верхушке. В 1948 году большинством всего в один голос его отправили на виселицу вместе с шестью генералами, большинство которых он не без основания считал своими врагами. Его осудили, признав виновным в "заговоре против мира" и "развязывании войны в Китае". Отмечу, что в конце 1945 г. вышли воспоминания Крейги "За японской маской", в которых он дает Хирота весьма благожелательную характеристику. Книга была известна судьям, но, вопреки настоянию защиты, не была приобщена к делу как доказательство.

С подлинной апологией политической деятельности и личности Хирота выступил на процессе его друг и сотрудник Арита Хатиро (1884-1965), кадровый дипломат и убежденный евразиец, занимавший пост министра иностранных дел в правительствах Хирота (1936-1937), Коноэ (первый кабинет 1938-1939), Енаи (январь-июнь 1940), отличавшихся явно евразийской ориентацией. Арита говорил об усилиях Хирота по предотвращению гибельной для Японии войны на два фронта и по максимальному улучшению отношений с СССР. Германофильство и одновременно русофильство — типичные показатели евразийской ориентации — естественно сочетались в деятельности Хирота, Арита и других японских евразийцев. Остается добавить, что именно Хирота, уже удалившись от активной политической деятельности, вел в июне 1945 г. в Гора неофициальные переговоры с советским послом Я.А.Маликом. К сожалению, эти усилия не увенчались успехом.

Коноэ Фумимаро, прозванный "меланхолическим принцем", может считаться полной противоположностью Хирота. Потомок одного из древнейших и богатейших аристократических родов Японии, вершивших судьбу нации еще в IX-X веках, он получил блестящее образование, с момента рождения не зная никаких затруднений. В политике Коноэ был "любимое дитя" Сайондзи Киммоти, столпа японского либерализма, ярого атлантиста и одного из влиятельнейших политических деятелей Японии. Из молодого, способного, хотя и несколько увлекающегося принца он хотел воспитать своего преемника, включив его для начала в состав делегации на Версальской конференции. Однако его расчетам не суждено было оправдаться. Уже первое крупное политическое сочинение Коноэ, написанное вскоре после окончания университета и посвященное перспективам развития после мировой войны, знаменательно называлось "Отказ от мира с англо-американской ориентацией". В этом еще незрелом и неровном трактате содержится вся его будущая политическая философия, а во многом — и политическая философия японского евразийства в целом.

Звезда Коноэ стремительно восходит на политическом небосклоне Японии в двадцатые годы. Он избирается депутатом парламента и председателем его верхней палаты (в тридцать лет — неслыханное для Японии дело); одновременно сближается с так называемыми "молодыми офицерами" (наиболее националистической и экстремистской частью армии), и прежде всего с их лидером военным министром Араки Садао (1877-1966). Немалое влияние на принца оказывал и клуб молодых интеллектуалов евразийской ориентации "Каекай" — "Общество вторника", названное по дню недели, предназначенного для неформальных бесед на политические темы. Наряду с другими известными политиками, в общество входил, например, Одзака Ходзуми, непревзойденный специалист по Китаю, более известный нашим читателям как ближайший сподвижник Рихарда Зорге. Тема "Зорге-Одзаки-Коноэ" по-настоящему не исследована до сих пор и поэтому требует отдельного рассмотрения. Скажу только, что по "делу Зорге" была арестована и осуждена большая часть членов клуба, а сам Зорге был арестован 18 октября 1941 г., когда под давлением милитаристов пал третий и последний кабинет Коноэ.

Умение окружать себя как талантливыми советниками, так и умелыми помощниками и исполнителями отличало Коноэ и при формировании кабинетов. Сменив Хирота на посту премьер-министра в 1937 г., он предложил ему пост министра иностранных дел, не желая терять столь опытного дипломата и единомышленника. Хирота согласился, хотя для бывшего премьера это было равнозначно понижению. Но Хирота как человек без амбиций ставил интересы государства выше и принял предложение. Так же поступил один из лидеров правых в 1940 г., бывший премьер барон Хиранума Киитиро, занявший пост министра внутренних дел во втором кабинете Коноэ, и адмирал Енаи Мицамуса, вернувшийся к активной политической деятельности в 1944 г. в правительстве генерала Койсо Куниаки. Среди других ближайших сотрудников Коноэ надо назвать уже упомянутых министра иностранных дел Арита и морского министра адмирала Енаи.

Окружение "меланхолического принца" доводило до логического завершения его замыслы и концепции, делая возможным их практическое применение. Таковых было три: "новая структура" во внутренней политике; "сфера сопроцветания Великой Восточной Азии" как геополитическая задача империи; внешнеполитический курс, ориентированный на союз с Германией и СССР против США и Англии.

С середины 30-х Коноэ более всего заботила идея достижения единства нации. Сначала он планировал сделать это на базе новой политической партии под своим руководством, но, разочаровавшись в перспективах партийной и парламентской деятельности, пришел к выводу, что это должно быть массовое, надпартийное и формально не связанное с государственными структурами движение, охватывающее все сферы жизни внутри страны. Для обеспечения экономической стабильности в июле 1938 г. была создана "Лига служения отечеству через производство" (Санге хококу рэммэй) — результат объединения усилий предпринимательских организаций, профсоюзов и чиновничества. Как писал в 1940 г. журнал "Кайдзо": "Переход к такой экономической системе (т.е. к служению отечеству через производство — В.М.) имеет в виду окончательное уничтожение возможностей возникновения трудовых конфликтов на предприятиях". Разве не к этому стремится нынешний единый национальный профцентр Рэнго, созданный почти полвека спустя после проектов Коноэ? Лига стремилась включить максимум персонала промышленных предприятий, на которых организовывались "совещательные комитеты" (кондокай) для осуществления сотрудничества предпринимателей и рабочих. Конечно, имел место и государственный нажим, но подобная система оказалась в условиях Японии вполне естественной и жизнеспособной, возродившись в несколько иных формах и после войны.

В идейной сфере важную роль играла созданная еще в 1937 г. "Лига по мобилизации национального духа" во главе с Коноэ. Одним из ее программных документов стала декларация принца о "новом порядке в Восточной Азии", сфера деятельности которого охватывала первоначально Японию, Китай и Манчжоу-го. Кстати, термин "новый порядок" принадлежит именно Коноэ и лишь впоследствии был использован германскими идеологами. Разработка внешних и внутренних "новых структур" шла параллельно, оставаясь главным делом Коноэ и после того, как в 1939 г. Хиранума сменил его на посту премьер министра. С 1937 г. Коноэ выступал за роспуск всех политических партий для их последующего объединения в "новую структуру" на общей платформе национальных интересов. Летом 1940 г. в ближайшем окружении Коноэ уже конкретно обсуждался план реорганизации политической системы Японии, который, однако, встретил определенное противодействие со стороны тогдашнего премьера Енаи. После отставки Енаи в июле Коноэ вновь становится премьер-министром и завершает реализацию своего давнего плана. В июне-августе самораспускаются все политические партии и фракции. "Новая структура" — из-за несколько расплывчатых контуров — примирила либералов и консерваторов, милитаристов и представителей делового мира, тайные общества и парламентариев, на время смягчив атлантистско-евразийское противостояние, но лишь ценой взаимных уступок.

Руководящим органом "новой структуры" стала Ассоциация помощи трону (Тайсэй екусанкай), официально открывшаяся 12 октября 1940 г. Это позволило некоторым сравнивать идеи Коноэ с известным принципом "одна нация-один фюрер-одна партия" и упрекать его в ограниченности. Но гомогенная японская нация традиционно объединялась вокруг императора-лидера — сакрального, харизматического, но никак не политического центра. Что же касается идеи "одной партии", то Коноэ сам отказался от нее ради массового общенационального фронта. Осенью того же года были сформированы центральные и местные структуры АПТ, представившие все вошедшие в нее группы и социальные слои.

Параллельное создание "новых структур"в политике и экономике преследовало, конечно, и военно-политические цели. Журнал "Кайдзо"писал в 1940 г.: "Новая политическая структура является внутренней подготовкой страны к новому порядку во всем мире, к новому порядку в Восточной Азии. Новая структура является системой обороны, имеющей непосредственную связь с войной".

Термин "сфера сопроцветания Великой Восточной Азии" впервые официально появился в декларации министра иностранных дел Мацуока Есукэ 1 августа 1940 г., последовавшей за программным заявлением второго кабинета Коноэ, хотя сама концепция была разработана раньше в окружении Коноэ при различной степени участия таких политиков евразийской ориентации, как адмирал Енаи и министр иностранных дел в его кабинете Арита. Тройственный пакт Германии, Италии и Японии закрепил раздел сфер влияния трех держав, признав за Японией "руководство в деле создания нового порядка в Великом восточноазиатском пространстве". Этот же пакт официально засвидетельствовал, что он "не затрагивает отношений участников с СССР", открыв Японии путь к подписанию Пакта о нейтралитете с СССР. Известно, что немалую роль в разработке Тройственного пакта сыграл Карл Хаусхофер, выдвинувший концепцию оси Берлин-Москва-Токио, сторонником которой был и Коноэ. Важным связующим звеном между двумя великими геополитиками оказался Зорге, приехавший в Токио с рекомендательными письмами от Хаусхофера и бывший активным сотрудником его журнала "Zeitschrift fur Geopolitik" (факт, замалчиваемый всеми советскими биографами Зорге). Коноэ понимал, что для создания "сферы сопроцветания" необходим как минимум благожелательный нейтралитет со стороны СССР, но при этом не исключал и более тесного сотрудничества в рамках разрабатывавшегося плана "Союза четырех" (т.е. Трехсторонний пакт плюс СССР).

В отличие от немалой части генералитета, Коноэ однозначно считал главным и по сути единственно возможным южное направление японского проникновения с идеологическим обоснованием в виде лозунгов паназиатизма на уровне массового сознания. Он активно поддерживал правительство Ван Цзинвэя в Китае, созданное не без его личного участия, высоко ценил освободительную антианглийскую борьбу левого крыла Индийского национального конгресса под руководством Субхас Чандра Боса. Коноэ и японские евразийцы стремились не столько завоевывать и грабить, сколько объединять и интегрировать. Воплотить в жизнь историческую миссию Японии, заложенную в древних сакральных текстах — собрать "восемь углов"мира (в данном случае Азии) "под одной крышей". Этот лозунг ("хакко итиу") становится официальной идеологической доктриной Японии. Однако генералы сухопутчики не разделяли воззрения "меланхолического принца", все чаще впадавшего из-за этого в меланхолию. Отставка его стала неизбежной, а на смену пришел военный кабинет Тодзио, самое экстремистское правительство за весь послемэйдзийский период. Полтора месяца спустя был Пирл-Харбор.

Коноэ упрекали в том, что он сам рекомендовал Тодзио в качестве своего преемника. Аналогичным образом на него пытались свалить всю ответственность за срыв переговоров с США летом 1941 г., хотя именно он делал все возможное для их успешного завершения и даже собирался по собственной инициативе, на свой страх и риск лететь в США для личной встречи с Рузвельтом, невзирая на угрозы смерти со стороны некоторых экстремистски настроенных военных. Коноэ занимал откровенно антиамериканскую позицию, но к этому его подталкивали и односторонние недружественные действия администрации США в течение 1941 г. В силу тех же обстоятельств евразиец Коноэ ориентировался на Германию, хотя не был таким восторженным и безоговорочным сторонником Гитлера, как генерал Тодзио или посол в Германии генерал Осима. Несмотря на сильнейшее давление со стороны Германии, ни Коноэ, ни даже Тодзио так и не начали войну против СССР и до конца сохранили верность Пакту 1941г. Приведу только одно высказывание Коноэ, относящееся ко времени его первого кабинета:"Ясно без слов, что Япония и Советский Союз, которые являются соседями на Дальнем Востоке, должны строить свои дружественные отношения на прочной основе". Лидер японских атлантистов Есида Сигэру незадолго до смерти (интервью 1966г.) высказался столь же откровенно:"Честно говоря, Советский Союз не та страна, с которой стоит дружить".

После ухода в отставку Коноэ отдалился от большой политики, хотя и получил чин "старшего советника". Весной 1944 г., когда будущее поражение Японии уже обозначилось, он принял участие в замене Тодзио на более либерального Койсо, а в августе 1945 вошел в качестве государственного министра в "капитуляционный" кабинет принца Хигасикуни. После капитуляции его называли одним из наиболее вероятных кандидатов на пост премьера, но генерал Макартур распорядился по-другому. Премьером стал престарелый лидер атлантистов Сидэхара, а Коноэ был лишен депутатской неприкосновенности и получил предписание явиться в тюрьму Сугамо как подозреваемый военный преступник. Накануне указанного дня он попрощался с друзьями, передал старшему сыну нечто вроде политического завещания и принял яд. Секретарь принца Усиба сказал позднее:"Теперь, когда я оглядываюсь назад, для меня становится очевидным, что принц Коноэ никогда не собирался отдать себя в руки американских властей".

Третий герой нашего исследования — адмирал Енаи Мицумаса — должен быть по справедливости назван и наиболее загадочным. Его личность игнорируется историками, но в Японии чтут Енаи как одного из трех великих адмиралов наряду с героем Цусимы Того Хэйхатиро (1847-1934) и героем Пирл-Харбора Ямамото Исороку (1884-1943), хотя Енаи не выиграл ни одного крупного сражения и вообще практически не принимал участия ни в каких боевых операциях.

В жизни и судьбе этого человека много непроясненного. Сын бывшего самурая выбрал военно-морское училище в Этадзима, которое благополучно окончил в первый год нового века. Енаи постепенно проходил ступени служебной карьеры боевого офицера, успев совершить несколько дальних плаваний, попреподавать в морском артиллерийском училище, окончить военную академию, когда в 1915 г. он получил назначение военно-морским атташе в Петербург. К тому времени Енаи уже владел русским и успел достаточно хорошо изучить историю, современное положение, нравы и обычаи страны, в которой он провел два столь знаменательных года. Есть некоторые основания предполагать, что именно тогда, в Петербурге, Енаи вошел в контакт с орденскими евразийскими структурами русской военной разведки. В архивах России должно храниться досье на Енаи, хотя не может быть и речи о том, что он был "русским шпионом". Документальное подтверждение этой смелой гипотезы прояснило бы многое в дальнейшей судьбе и деятельности адмирала.

Вернувшись в Японию в 1917 г., Енаи продолжает службу в генеральном штабе, затем во Втором флоте, участвует в Лондонской морской конференции 1930 г., а будучи уже вице-адмиралом, командует Соединенным и Первым флотами. Енаи по призванию был не флотоводцем, а организатором. Создание, усовершенствование и переоснащение флота занимали его больше, нежели собственно боевые действия. Он строил флот по английскому образцу (в ту пору самому совершенному в мире), и в течение нескольких лет сумел превратить японский флот в грозную силу мирового масштаба, завершив эту работу во время своего блистательного пребывания на посту военно-морского министра (1937 г.) Енаи готовил флот к большой войне на Тихом океане, хотя старался предотвратить ее, понимая, что затяжных военных действий против США Япония не выдержит. Он был категорически против любого осложнения отношений с СССР, сдерживая рвение военного министерства, и возражал против военного союза с Германией как потенциальной угрозы войны на два, а то и на три фронта — против Китая, СССР и США. Типичный прагматик, прекрасно знающий истинное положение дел и никогда не тешивший себя иллюзиями, Енаи нередко становился в оппозицию проектам увлекающегося Коноэ, как это было несколько позже с "новой структурой". Разумеется он нажил себе могущественных врагов в военном министерстве, усилив противостояние армии и флота.

Заключение советско-германского пакта 1939 г. было для Токио полной неожиданностью, вызвало шок в политическом мире и отставку кабинета Хиранума в полном составе. Новый кабинет Абэ был столь же недолговечен и в январе 1940 г. начались поиски нового премьера, закончившиеся по монаршей воле императора Сева (беспрецедентный случай!) назначением на этот пост Енаи.

Кабинет Енаи пал в июле 1940 г. под усиленным давлением армии, некоторые представители которой даже пытались угрожать смертью строптивому премьеру. Сменивший его Коноэ полным ходом начал создание "новой структуры" и подготовку Тройственного пакта, а в ноябре 1940 г. вместе с Риббентропом тщетно уговаривал Сталина присоединиться к нему. С осени до весны 1941 г. ось Берлин-Москва-Токио, мечта Хаусхофера и Коноэ, была, как никогда, близка к воплощению. Роль Енаи в этих событиях пока не ясна до конца, но союз с Россией он неизменно приветствовал, отличая евразийского союзника от страны"Коминтерна". Став членом Высшего военного совета и получив ранг "старшего советника", Енаи отдалился от текущей политики, хотя по-прежнему фактически оставался лидером "русской партии".

Он вернулся к активной деятельности только летом 1944 г., когда политика Тодзио окончательно зашла в тупик, и неизбежность поражения стала для многих очевидной. Енаи отказался от предложений Тодзио "усилить"правительство, после отставки последнего, отклонил приглашение бывшего премьера Абэ во второй раз сформировать кабинет, не желая брать на себя ответственность за чужие ошибки и преступления. Согласился он только на то, чтобы войти в качестве вице-премьера и морского министра в кабинет генерала Койсо Куниаки, в прошлом тесно связанного с "молодыми офицерами". Енаи направил свои усилия на прекращение зверств на занятых территориях и скорейший выход Японии из войны. История капитуляции Японии заслуживает отдельного обстоятельного повествования, равно как и роль в этом японских евразийцев во главе с Енаи, ставшим их безоговорочным лидером в эти трагические месяцы. Упомяну лишь, что именно он 12 мая 1945 г. предложил обратиться к посредничеству СССР для обеспечения выполнения условий японской стороны при капитуляции, а в июне выступил одним из инициаторов так и не состоявшейся миссии Коноэ в Москве для встречи со Сталиным. Вопреки воле военного министра Анами 14 августа именно усилия Енаи по скорейшему признанию американских условий капитуляции спасли народ Японии от бессмысленных жертв после варварских бомбардировок Хиросимы и Нагасаки.

Енаи, как и Арита, не попал на скамью подсудимых Токийского процесса но, вынужденный давать свидетельские показания, предпочитал "забыть"и "не знать", отрицая порой очевидные факты, чтобы хоть как-то облегчить участь подсудимых, среди которых было немало его личных врагов. Есть все основания предполагать, что от процесса его спасла советская сторона. Последние годы жизни Енаи провел уединенно, на досуге каллиграфически переписывая рескрипт императора о капитуляции, выработку и принятие которого он мог считать и своей заслугой. Он прожил свою жизнь, никого не предав и не изменив своим идеалам, любя не только Японию, но и Россию.

Очерк "путей и уроков" японского евразийства, предложенный в этой статье, разумеется, далек от полноты. Это лишь начало обстоятельного разговора о том, о чем на протяжении многих десятилетий фактически умалчивала отечественная наука. Надеюсь, что к разговору подключаться заинтересованные специалисты разных дисциплин, а читатели смогут сделать соответствующие выводы. В последние годы у нас модно на все лады склонять "японский опыт". В самом деле, к нему следует обратиться.

Василий Молодяков