За последние 30 лет интеллектуальный пейзаж Франции значительно изменился. В начале 60-х годов существовала интеллектуальная гегемония марксизма, слегка смягченная фрейдистской сектой. Все интеллектуалы были, естественно, "левыми". Высшая школа была "прогрессивной". Интеллектуалы справа были либо отброшены в катакомбы, либо их терпели в либерально-атлантистской версии, представленной Раймоном Ароном. Догмой было, что "все имеет политический смысл".

В мае 68-го интеллектуалы активно принялись за дело. Сартр и Симона де Бовуар, само собой. Но не только они. Также Жан-Люк Годар, Филипп Солерс и многие другие. На этой волне "левачество" ("гошизм") пережило свои лучшие годы. В 1972 году на похороны Пьера Оверни, юного маоиста, убитого охранником завода Рено, леваки смогли мобилизовать 100 000 человек. Нечто невиданное. В ту же эпоху в киосках продавались сразу три крайне левых ежедневных газеты — "Руж", "Юманите руж" и "Народная ежедневная газета".

Но это уже начало конца. В 1973 запрещена Коммунистическая лига (троцкисты), а Пролетарская Левая (маоисты) самораспустилась, "уважая право рабочих на автономную борьбу". Морис Клавель убедил молодежь не поддаваться на соблазн терроризма. Серж Жюли стал издавать "Либерасьон". Кроме Федерации анархистов и неутомимой Лиги революционных коммунистов все крайне левые течения, рожденные маем 68-го постепенно растворились или потерялись в опасной тактике "энтризма", "вхождения в более умеренные партии".

Фанзины, скинхэды, рок и "координация" — вот за что взялись крайне левые в 90-е. Они неформальны и "альтернативны", позабыли о классовой борьбе и кадровой подготовке профессиональных революционеров.

Параллельно этому, отказ от больших идеологий, заменивших на некоторое время религию, падение моделей для подражания (советской, китайской, кубинской), запоздавшие разоблачения ужасов ГУЛАГа, а кроме того, капризы моды, породили общее разочарование среди интеллектуалов, породило всеобщую тоску.

Марксистская критика пережила серьезнейший кризис в 70-е, когда разоблачение "тоталитаризма" стала новым категорическим императивом у раскаявшихся баррикадных бойцов 68-го. Кровь? Это ужасно! Без Маркса в Камбодже не было бы Пол Пота: такова была истина на тот момент. Без колебаний от одной крайности все бросились в другую. Вчера еще Карл Маркс был ответом на все вопросы. Сегодня цитировать его без краски стыда на щеках стало не принято. "Рукописи 1844 года", которые на самом деле могли бы дать очень многое для глубинного понимания современных форм отчуждения, исчезли с книжных полок интеллектуальных магазинов.

Лингвистика перестала всех интересовать, а психоанализ свелся к дискуссиям вокруг наследия Жака Лакана, фрейдистские секты грызлись между собой. Самое страшное, что интеллектуальная среда перестала производить что-либо интересное. Исчезли значительные тексты, глубокие размышления. Структурализм благодаря своим чрезмерным утверждениям (например — "смерть человека") стал воспоминанием. В области истории на первый план вышел жанр биографий. Единичное событие заслонило собой структуру, отдельное затмило серийное, субъект (о смерти которого было скоропалительно заявлено) галопом примчался назад, на сей раз в форме хищного индивидуума, как никогда стремившегося подчинить себе мир.

15 апреля 1980 года смерть Сартра, в последнее время перешедшего от атеистического экзистенциализма к еврейской спиритуальности, отмечает собой кончину десятилетия. Лакан, Фуко, Барт, Янкелевич, Арон ушли либо несколько раньше, либо сразу же за ним. Среди "великих" остался только Клод Леви-Стросс, который вышел из моды у интеллектуалов, с тех пор, когда его критика расизма стала сопровождаться требованием прав этнической идентичности и дифференциализма. Но случай Сартра эмблематичен. Тот, кто был после 1968-го наиболее престижным авторитетом воинствующего левачества, умер, не оставив интеллектуальных наследников. Его имя не забыто, но кто из современных философов мог бы назвать себя "последователем Сартра"? Никто. Особенно, если учесть недавно вышедшую книгу с подробным описанием поведения его и Симоны де Бовуар во время оккупации, из которой явствует, что он все свое время в те годы посвящал прогулкам на пленэре, а не закладывал мины под железнодорожные пути.

С возрастом "баррикадники" стали более "разумными". Пройдя в обратном направлении путь, который когда-то вел от Сартра к Арону, большая их часть вписались в издания и журналы на глянцевой бумаге. Приход левых к власти в 1981 позволил многим из них занять официальные посты: приличное жалование, машина с шофером, удобное жилье. Такая трансформация описана в любопытной книге Хокенгема с выразительным названием "Открытое письмо тем, кто перешли от маоистского кителя к Ротари клубу".

Если перечитать сегодня тексты "новых левых" начала 70-х, —Жюли, Кушнера или Глюксмана, — возникнет странное ощущение, что сегодня от их революционного порыва и нонконформизма не осталось и следа, что они пришли к прямо противоположной точке зрения. Но это не так уж и парадоксально: 68 год был продуктом двух глубинно различных импульсов — революционная критика общества спектакля и общества потребления и стремление к индивидуалистической либеральной вседозволенности, которая, на самом деле, могла бы возникнуть только в рамках этого (критикуемого) общества спектакля и потребления. Просто напросто вторая тенденция оказалась более сильной, и революционный нонконформизм был принесен в жертву гедонизму, нарциссизму и реформаторскому либерализму.

В 70-е годы, когда, казалось, что от леваческого антифашизма в самое ближайшее время мало что останется, появился новый объект для разоблачений — ГУЛАГ и эпоха революционного Террора в самой Франции. Сталин стал представляться перевоплощением Робеспьера.

3 июля 1978 года "Нувель обсерватер" объявил в статье Пьера Вьянссон-Понте: "левачество окончательно утрачивает свои позиции во Франции", и одновременно с этим было сделано новое открытие — "Новые правые возрождаются среди нас". Многие леваки становятся моралистами — ниспровергатель всего и вся Филипп Солерс превращается в рьяного апологета католицизма, Пьер Виктор возвращается к талмудической традиции предков и т.д.

Начиная с 1979 года пресса начинает всерьез интересоваться "новыми правыми", и складывается впечатление, что они приняли отныне эстафету исчерпавших себя леваков. Вместе с ними появились "новые философы" и "новые экономисты". Первые очень быстро исчезли, потому что никакой "новой философии" создать не удалось. Бернар-Анри Леви сегодня стал диктором на ТВ, Филип Немо ступил в Республиканскую партию, а Кристиан Жамбер сделался последователем традиционалиста Анри Корбена и целиком посвятил себя иранологии и изучению шиизма (в чем, впрочем, весьма преуспел). "Новые экономисты" (Анри Лепаж, Флорен Афтальон и т.д.) и другие теоретики "анархо-капитализма" на некоторое время вошли в моду в период увлечения Рэйганом и Тэтчер, а потом внезапно совершенно исчезли из виду.

Какова же картина интеллектуального мира Франции в настоящий момент? Обратимся к символу круга, в котором наглядно видны периферия и центр. В центре: доминирующая идеология. Она на сегодняшний момент такова: разнообразные формы морализма, прославление рыночных ценностей, защита буржуазного капитализма и американской модели, прославление "прав человека" и "правового государства". В основе этой идеологии лежит следующая простая мысль: либеральная демократия является высшим достижением политической мысли, а западное общество, хоть и не совершенно до конца, все же безусловно является лучшим среди всех возможных социальных моделей. Поэтому "во имя реализма" следует отказаться ото всякой критической мысли, от всех революционных перспектив, надо порвать со всеми "утопиями", которые неизбежно заканчиваются "ужасом", и остановиться на том, чтобы улучшать по мере возможностей уже существующий порядок. Такая позиция достигла своей кульминации во Фрэнсисе Фукуяме, который провозгласил, что у либеральной демократии больше не существует альтернатив и что история закончилась с наступлением эры прохладного потребителя. Так как воображение явно иссякло, стало модным призывать к возврату: возврату к Канту (вместе с Люком Ферри и Аленом Рено), к Монтеню ( с Цветаном Тодоровым), к Кондорсе (с Робером Бадинтером), к Бастиату (с Анри Лепажем). Андре Глюксман с завидным патриотизмом прославляет Декарта, вместе с которым родилась идея "человека как прозрачного субъекта" и господина механического окружающего мира. Но больше всего слышатся призывы к возврату к мыслителям эпохи Просвещения. Таковы Эммануэль Левинас, для которого вся философия существования сводится к моральному отношению к окружающему. Джон Роулз, в своей теории "неоконтрактуализма" стремится примирить туманные идеи абстрактной "справедливости", социал-демократические симпатии и рыночную идеологию. Юрген Хабермас в своей теории "коммуникационного поведения" наивно утверждает, что демократия приведет к "взаимопониманию" социальных деятелей, которые, основываясь на законах разумности и вызимовыгоды (где он нашел таких "социальных деятелей"?), освободят друг друга в планомерном и поступательном развитии.

Эти скромные, на первый взгляд, теории являются типичными образцами "минималистического гуманизма", который является камертоном для всей "политически корректной" идеологии в современном западном обществе. Этот "минималистический гуманизм" может быть "оптимистическим", как у Ги Сормана, считающего, что техника раскрепостит человека, а все остальное сделает рынок; или "пессимистическим", как у Глюксмана, считающего, что "зло" — "интегризм", "фундаментализм", "традиционализм" — мы несем в самих себе, и что надо не стремиться к раю, а неуклонно бороться с адом (для него "ад" — это нация, традиция, вера в истину, почвенность, пассионарность и т.д.); или мрачно торжественным, как у Люка Ферри, который стремится примирить индивидуума-субъекта с универсальностью закона (т.е. законченная антихайдеггеровская программа). Общим во всем этом является отказ от любого политического проекта, который признается, вслед за Хайеком, "порочным конструктивизмом".

Разнится довольно сильно общий уровень философов. Наиболее бездарны, банальны и продажны выходцы из окружения Бернара-Анри Леви (Жорж-Марк Бенаму, Пьер Берже, Ги Скарпета, Борис Кутюрье, Жан-Поль Антовен и т.д.), а также "икорные левые", прислуживающие министру культуры Джеку Лангу и сотрудничающие с Министерством безопасности ("полиция мысли"). Их трибуна — журнал "Глоб". Здесь прославляются ценности космополитизма, не лишенной некоторой "французскости" ("Франция — родина прав человека и интернационализма"), а также утверждаются максимы типа "Человек свободен благодаря Закону и раб по рождению", но более всего прославляются деньги и "продвинутая часть человечества", совпадающая с посетителями ночных клубов на Манхэттене. На противоположном полюсе — действительно одаренные, качественные юные философы: Люк Ферри и Ален Рено. Они исповедуют те же идеи, только более логично, последовательно и остроумно. У них большая аудитория в университетских кругах, а их трибуной является "Экспресс".

Концепции Ферри и Рено строятся вокруг представления о субъекте (они понимают его как категорию, участвующую в социальных и экзистенциальных связях с другими) как о чистой идее, а не о реальности. В реальности же, по их мнению, есть только индивидуумы, одинокие и нарциссические персонажи, ни с кем не связанные и никак не обобщаемые. Эти мыслители критикуют такое положение дел, когда существует только индивидуум, но предлагают довольно сомнительный выход из этой проблематики — с их точки зрения, переход от индивидуума к субъекту происходит в юридической сфере, при том, что эта сфера и все современное право рассматривается как искусственная модель, отрицающая всякое представление о существовании природы, общей для всех людей). Иными словами, и здесь они остаются в рамках крайнего индивидуализма, который, якобы, хотели преодолеть. Их "новый гуманизм" является простым "юридическим гуманизмом", коренится в либеральной концепции правового государства, не знает никакой объективности, замененной классической "интерсубъективностью", и поэтому полностью сохраняет все противоречия, традиционно свойственные либерализму.

Между этими двумя полюсами, различающимися, впрочем, лишь по качеству мысли и последовательности дискурса, а не по идеологической направленности, организуются другие круги и сети доминирующей идеологии. Объединенные принадлежностью к "политической корректности" мысли на светских раутах и коктейлях встречаются светские правые (Жан д’Орнмессон, Франсуа Нуриссье, Ален Перфит) и уютно устроившиеся в системе бывшие левые (Жан-Франсуа Ревель, Бертран Пуаро-Дельпеш, Хорхе Семпрен, Эммануэль Ле Руа Ладюри, Бернар Кушнер и т.д.). Где-то поблизости находятся и либеральные "модернисты", борющиеся за "просвещенную социал-демократию" (Ален Минц). Последователи Фернана Броделя из Школы Анналов (Франсуа Фюре, Жорж Дюби, Жак Ле Гофф, Дэни Ришет, Мона Узуф, Андре Бюргье), наследники направления, которое журналисты назвали в свое время "новыми историками", постепенно теряют актуальность и подчас признают, что "ресурсы изначальной интуиции, видимо, подходят к концу". Показательно, что бывший коммунист Франсуа Фюре, который принадлежал к крайней ультралевой коммунистической ячейке Сен-Жюста, сотрудничает в настоящее время с крупной буржуазией и индустриальными магнатами, усердно посещает престижные дорогостоящие клубы для "очень богатых людей".

Либеральная идеология, которую когда-то правые упрекали за утопизм, а левые за мистификаторство, сегодня является правящей и главенствующей, идеологией власти. В либерализме есть два основных направлений. Первое направление представлено бывшими левыми, которые видят в нем разумную версию "модернизма". Второе направление состоит из убежденных приверженцев рынка и его парадигмы. Первые, наследующие традицию Токвиля-Арона, группируются вокруг журнала "Комментарии" (Пьер Манан, Анни Кригель, Франсуа Буррико, Жан Бэшлер, Ален Безансон) и Института Рамона Арона, президентом которого является тот же Франсуа Фюре. Вторые курируют "либеральную коллекцию" в "Бель-Леттр".

Все это составляет сегодняшний центр, и видно, что за последние десятилетия идеологические характеристики этого центра радикально изменились. Сегодняшние французские "интеллектуалы в законе" превозносят все то, что они еще недавно опровергали, и критикуют то, что превозносили. Это мотив представляется в виде покаяния: мы защищали "право на различие", а оно оказалось путем к "легитимации апартеида"; мы поддерживали "третий мир", а он оказался "нечувствительным к правам человека"; мы "доверяли народу", а он часто голосует "совсем не правильно"; мы верили в "классовую борьбу", а классы растворились в рыночном обществе потребления; мы хотели революций, но они всегда приводят к "ужасным вещам"; мы ставили на регионализм, а он оказался чреватым "экологическим тоталитаризмом" и "обскурантизмом" и т.д.

Оголтелый антиамериканизм времен Вьетнама, сменился, напротив, симпатией к США. Андре Глюксман утверждает сегодня: "глупая неприязнь к Америке сегодня неуместна". Те, кто еще недавно называли себя "служителями народа", разоблачают сегодня "ужасы популизма". Формула "все является политикой", сменилась формулой — "все является моралью", а критика буржуазии — апологией денег. Ивон Кинью провозглашает, что "прогрессизм" не совместим с "критикой рациональности" и "нападками на католичество". Клод Лефор, страстный обличитель всякого тоталитаризма, объясняет нам теперь, что в случае Алжира защита демократии осуществляется через отрицание суверенитета народного мнения, запрет выборов и постановку вне закона партий, которые в них победили.

Защита прав народов распоряжаться своей собственной судьбой уступает место критике "коллективной идентичности". В 1983 году Паскаль Брюкнер в своей книге "Рыдание белого человека" объявил идеологический тезис следующих десятилетий — "Запад ни в чем не виновен, он может вытереть свои слезы раскаяния". Финкелькрот добавил, что "философия деколонизации восходит к Гердеру", который, как известно, считается основателем национализма как идеологии, а это равносильно приговору. С защитой Третьего мира покончено, невинность западного сознания восстановлена. Запад снова может заявить о своем превосходстве над остальными народами во имя универсальности прав человека (цена которых имеет строгий эквивалент в барилях сырой нефти). Как написал Луи Жанове, "религия прав человека служит универсальным отпущением грехов для белой расы, и жрецами этой религии стали "покаявшиеся" вчерашние борцы за свободу Третьего мира".

Но так как дурные привычки исчезают с большим трудом, организуются все новые и новые показательные процессы. Они заключаются в ревизии наследия крупных классиков, которые предстают перед трибуналом современной правящей идеологии. При этом роль адвоката заведомо аннулируется, так как авторы разоблачений совмещают в одном лице и прокурора и судью и видимость защиты. Показательны статьи обвинения. Сегодня во Франции интеллектуалов судят за мнимые или подлинные:

— "расизм",

— "сексизм",

— "фашизм",

— антисемитизм",

— "тоталитаризм" и т.д.

Целый архипелаг островков сопротивления:

"деконструкционизм", тематика "постмодерна", правая и левая критика "торгового строя", "общества потребления", возрождение персонализма, утверждение коллективно-общинной идентичности, перманентная актуальность ницшеанско-хайдеггерианской мысли, подъем экологических идей, постановка под сомнение со всех сторон "экономической рациональности" и "технической целесообразности". Марксистская мысль пережила общий кризис марксизма благодаря некоторым талантливым мыслителям, — Мишель Клускар, Жак Биде, Жак Тексье и т.д., — которые группируются вокруг журнала "Актуальный Маркс". Но большинство левых, которые отказались принять участие в постыдной ликвидации нонконформистской мысли и признании абсолютной правоты правящей либеральной идеологии, остаются все же вне ортодоксального марксизма. Это — Режи Дебре, Макс Галло, Жан Шено, Жан-Мишель Пальмье, Роже Гароди, Пьер Бурдье, Жиль Бурдье, Ален Липетц, Феликс Гуаттари и т.д. Для всех этих людей "быть левым" означает стремление участвовать в "новых социальных движениях", критику западной рациональности, считающей самою себя центром мира, обличение капитализма, стремящегося как никогда ранее универсализировать свою одномерную модель и подстроить под убогий потребительско-рыночный образец все многообразие цивилизационных и этнических систем. Иными словами, "левая ориентация" сохранила для них свой изначальный смысл, а не превратилась в пустую формулу, скрывающую рабскую преданность правящей идеологии и полный социальный конформизм.

Не исчезли окончательно и "ультралевые" (сильно отличающиеся от классического левачества). В их изданиях с микроскопическим тиражом — таких, как "Антен" или "Газета Залива и предместий" — можно встретить самые адекватные и глубокие политические анализы и самые обнадеживающие призывы. Самостоятельную жизнь ведут тексты отца-основателя ситуационизма Ги Дебора, продолжающие вызывать огромный интерес у левацкой молодежи. В первую очередь, естественно, "Общество Спектакля". Интересные книги Клода Лефора и Корнелиуса Касториадиса продолжают линию полемики 1949 года между Сартром и Мерло-Понти. Критике подвергаются принципы демократии, тоталитарного либерализма и государственной бюрократии.

Касториадис, разоблачающий "универсальность политической пустоты", сражается за восстановлении "автономии" через обновление социально-исторического воображения. Касториадис дает блистательный анализ актуальной ситуации: "Правые и левые, с некоторыми нюансами, естественно, но с одинаковым политическим, моральным и интеллектуальным конформизмом, в равной степени обеспечивают функционирование существующей системы, помпезно и лживо называемой "демократией", которая, на самом деле, воплощает в себе власть либеральной олигархии. Стабильность такой системы обеспечена апатией граждан, заключенных в сферу приватного, ловкостью политиканов, менеджеров и экспертов, а также все более и более иллюзорным и все более и более разрушительным экономическим ростом." Против этого Касториадис призывает "создать широкое демократическое движение, которое боролось бы одновременно и со структурами доминации и с знаково-ценностными структурами, которые на более глубоком уровне обеспечивают мировоззреченские основы такой доминации. Эти структуры легко выделить: иерархия, построенная на принципе суверенности и всемогущества экономического фактора, т.е. провозглашении экономики единственной целью и основным смыслом человеческого существования."

Тема "постмодернизма" более двусмысленна. Термин стал таким популярным во многом потому, что каждый вкладывает в него свой смысл. Рожденные из кризиса былой уверенности и заката "великих текстов", он стал источником вдохновения как для прагматизма Дэвида Рорти в США, так и для итальянских теоретиков "слабой мысли"(Джанни Ватимо). Эта минималистская мысль, очарованная "отказом от фундаментального" и растворением реального в игре интерпретаций, приводит к философии "презентизма" и "нарциссического индивидуализма" (абсолютизация сферы приватного, потеря интереса к глобальным "системам смыслов", царство эфемерного и преходящего). Все это прекрасно описывают Жиль Липоветцки и Поль Йоне ("Эра пустоты"). Другие же сторонники постмодерна, напротив, обращаются к Хайдеггеру, и используют постмодернизм, чтобы порвать с детерминистским видением, свойственным современному историцизму, а одновременно, отвергнуть идею "коммуникационной прозрачности", осознанную как простой рудимент "секуляризированного универсализма". В таком случае это становится путем для победы над "отсутствием смысла", т.е. над самим современным нигилизмом.

Хабермас не ошибался, когда с ужасом распознал под этикеткой постмодернизма сущностно "антисовременный", "antimodern" альянс "премодерна" и "постмодерна", т.е. союз противников Просвещения справа и слева. Армин Мелер даже увидел в этом направлении неожиданное возрождение Консервативной Революции.

В области философии "деконструкционизм" продолжает развиваться, причем особенно активно в США, где университетские среды читают и перечитывают Делеза, Дерриду, Фуко и Бланшо. Оставшиеся верными своей инспирации, Делез и Гуаттари в последней книге "Почему мы остались ницшеанцами" определяют философию как "создание концептов". Не снижают активности последователи Дерриды (Жан-Люк Нанси, Сара Кофман) и "хайдеггерианцы" (Франсуа Федье, Жерар Гранель, Филипп Лаку-Лабарт и т.д.). Читают и переиздают Рикера, заново открыли Гадамера и Лео Стросса. В социологии работы Луи Дюмона (Homo Equalis) способствовали популяризации концептуального дуализма:"холизм" — "индивидуализм". Марсель Гаше со своими эссе "Расколдованный мир" и "Революция прав человека" заявил о себе, как одном из наиболее умных и глубоких интеллектуалов своего поколения. Пьер Розанвалон вскрыл множество неадекватных посылов и натяжек, лежащих в основе либеральной истории рынка. Андре Горз продолжает разрабатывать систему критики капиталистической системы труда. Эдгар Морен углубляет свои исследования в области "комплексности", а Жан Бодрийяр перешел от критики "системы вещей" к анализу "симулякров". Поль Вирильо заложил основы новой науки — "дромологии".

Новые социологические тенденции часто вдохновляются "политеизмом ценностей", о котором говорил Макс Вебер. Мишель Маффезоли не потерял надежду "вновь заколдовать" мир, и продолжает настаивать на том, что за появлением дионисийских племен "неформалов" проглядывают новые модели постмодернистической общинности. Интересны также междицсиплинарные поиски Центра исследований воображения Жильбера Дюрана, в котором сочетаются линии Генон, Юнга и Дюмезиля. С ним сотрудничают и другие университетские и академические центры и крупные ученые — такие, как Жан Казнев, Луи-Венсен Тома, Антуан Фэвр, Патрик Такюссель, Жан -Жак Вюнанбюргер и т.д. Журнал "Эспри", основанный в 1932 Эммануилом Мунье, остается ядром персоналистской философии, которая вдохновляется работами Ханны Арендт и Лео Стросса. В этой среде огромное значение придается социальной ориентации Церкви и фразе Иоанна-Павла II, где он провозглашает в энциклике Centesimus Annus, что "не следует принимать как истину мнение, что конец реального социализма делает единственно приемлемой капиталистическую организацию экономики". Группа "Эспри" (Жан-Луи Шлегель, Пьер Буретц, Жоель Роман) продолжают линию Шарля Пеги и сотрудничают с центром "Друзей Пеги", президентом которого является Жан Бастэр. Эта линия сближается с блестящей лабораторией социальных наук — Антиутилитаристским Движением в Социальных Науках. Во главе его стоят Ален Кайе, Серж Латуш и Ахмет Инзель. Близок к этому направлению Центр исследований и прикладной эпистемологии, возглавляемый Жаном-Пьером Дюпьи.

Антиутилитаристское движение, следуя за такими авторами, как Марсель Мосс и Карл Поляний, разработало систематическую критику утилитаристской парадигмы. Жан-Пьер Дюпьи, прекрасный знаток англосаксонского мира и теории игр, считает, что роковым для человечества становится "все возрастающее проникновение во все области жизни — приватные и публичные, социальные и политические — экономической и товарной логики." В своей последней книге он в ходе строгого и доказательного разбора классиков либерализма (Роулз, Ноцик, Хайек) показывает, что либеральное общество, исключая саму идею жертвы, на которой основано всякая подлинная социальность, автоматически приводит к неизбежному конфликту "уравненных" индивидуумов и к абсолютизированной "панике".

Подводим итоги:

Развод между собой политических и интеллектуальных семейств открыл перспективу новых и неожиданных союзов. Неприятие доминирующей идеологии, находящейся в центре, заставило сторонников периферии совершить значительные перегруппировки, и те, кто вчера еще принадлежали противоположным лагерям, сегодня объединяются. Тот факт, что реакция на события последних лет — падение Берлинской стены, война в Персидском заливе, распад Варшавского договора, а затем СССР — была у представителей разных идеологических групп совершенно непредсказуемой, показывает, что мы вступили в новую эру, где солидарность будет определяться на основании новых признаков и принципов. В 1981 году приход к власти Миттерана положил начало ликвидации социализма. В то время власть провозгласила основной тезис: "Вся наша деятельность в современной Франции направлена на то, чтобы революции не произошло ни в коем случае." Левые отныне стали как бы вторыми правыми. Они скромно призывали к тому, чтобы покончить с идеологиями и ослабить остроту политических убеждений граждан, т.е. провести курс на деполитизацию. Вместо левацкой формулы "все — политика", возобладала либеральная "все — экономика". Новые социальные оппозиционные движения, выходящие далеко за рамки старых моделей начали совместно выступать против этой идеологии центра, где царствует "рыночный монотеизм "(выражение Гароди), бессмысленный "антирасизм" прикрывает собой полное отсутствие подлинно левых идей, а в стане правых узколобая ксенофобия подменила собой связное нонконформистское мировоззрение и защиту органической общины. Отныне подлинное разделение проходит между холизмом и индивидуализмом, коммунотаризмом и универсализмом, технократией и экологией, рыночностью и антиутилатризмом. В сущности есть только два лагеря: те, кто приемлют товарную вселенную и рыночную логику, и те, кто их отвергает. Или еще: те, кто верят в конец истории, и те, кто считают, что она все еще открыта.

Дэвид Барни (alias Alain de Benoist) (Перевод с французского А.Д.)