Тан-Богораз <...> вместе с Пошехоновым был одним из основателей партии народных социалистов, одной из самых радикальных народнических групп. Тан был старый народоволец и крестился задолго до революции. Но его крещение отнюдь не говорит о преданности христианству. Напротив. Тан был религиозным нигилистом и воинствующим антихристианином.

Религиозные идеи Тана отличаются от лежневских. Для него единый предвечный Бог — это неистовый Бог разрушения и творчества. Диалог с Богом не получается. Тан постоянно обращается к нему, но не находит ответа. Все же, однажды Бог отвечает ему: "Я — господин Бытия. но я не господин небытия. Сущее идет к небытию. Я жизнь — воюющая со смертью". А жизнь — народ. Еврейские мотивы в очень странном преломлении постоянно слышатся у Тана. Нет-нет, у него неожиданно мелькают отзвуки каббалистических идей. Так Бог говорит ему: "Я капля света, упавшая во мрак", — что заставляет нас вспомнить о рассеянных искрах Шехины, рассыпавшихся по всему миру и ждущих освобождения. Ветхозаветный Бог для него террорист и народоволец. 10 египетских казней — это 10 террористических актов против египетского самодержавия. Отсюда он видит даже программу еврейского скитания в пустыне как прототип военного коммунизма.

Иегова — божественный максималист, его цель — разрушить навеки египетский плен, чтобы туда нельзя было вернуться, если захочешь. Прежде всего разрушение — это основная цель. Но при этом надо помнить, что из созданной после разрушения скинии завета возник сначала храм Иерусалимский, а из него Собор Св. Петра, собор св. Софии. Христос же не творец жизни, а ее учитель(1).

Христос пожалел человечество, а жалеть его не надо было. Поэтому жив Христос только в эпоху подготовки революции, в эпоху духовного переворота. В самой же революции нет места для Христа. Христос неизбежно перерождается в инквизитора.

Так или иначе, и Ветхий Завет, и Новый Завет мертвы сейчас(2).

Жив же Бог предвечный — живой Бог народной революции(3).

Воинствующее антихристианство Тана проявляется по многим поводам. Не без садизма наблюдает он попытку уничтожения Православной Церкви в 1922-1923 годах, но отнюдь не сочувствует и обновленцам. Он радуется победе мусульман-турок над православными греками(4). "Турки,— восклицает он. — одним хорошим пинком ноги сбросили в Эгейское море зарвавшихся торговцев коринкою". Впоследствии Тан становится активным членом Союза Воинствующих Безбожников и директором института истории религии, но это отнюдь не исключает его прежнего религиозного нигилизма. В самом деле, еще в 1923 г.. применяя свою теорию относительности к религии, он утверждал, что "относительность бытия делает бесцельной и всякую поправку на объективность. Исчезает различие между знанием реальным и знанием воображаемым, условным. И все наши восприятия, в т.ч. и религиозные, становятся равноправными элементами нашего познания мира."(5)

В мире Тана все было возможно... Революция для него была стихией религиозного народного разрушения. И если походил на саббатианца Лежнев, то Тан к саббатианству был гораздо ближе, тем более, что у него различимы некоторые мотивы хасидизма, еще ранее попавшие к саббатианцам.

Когда начались дискуссия о сменовеховстве, Тан заявил, что названием "национал-большевизм" можно только гордиться как новой верой . Появление национал-большевизма — неслыханная радость! Тан, впрочем как и Лежнев, требует отличать внутрироссийское сменовеховство от эмигрантского, менявшего вехи постфактум. Эмигрантское сменовеховство, по словам Тана, "сладкое, как сахарин", наше — горькое как полынь". Тан разделяет все основные тезисы национал-большевизма, а именно, идею о национальном возрождении России и резкие антизападные настроения. "И здоровой стала Россия, — пишет Тан, —по-новому здоровой во всех своих безумствах и усобицах. Здоровее Европы стала современная Россия, и нам, уцелевшим от прошлого, странно оглядываться на Европу совсем по-иному, чем прежде". То же равнение на народный дух, куда бы он ни повел, какое было у Лежнева, воодушевляет и Тана. "Я не знаю, куда идет Россия, — заявляет он, — и не знает никто. Но можно сказать с уверенностью: куда бы Россия ни пошла, к богу и к черту, на небо или в ад, духовно опереться на Европу больше Россия не может. Если бы хотела, то не может опереться, ибо не на что". Он защищает идею Единой и Неделимой России и высказывается в духе агрессивного национализма.

"Одно можно предсказать, — утверждает он, — со значительной уверенностью. Это растущую роль России в делах мировых, делах международных, тем более что с самого начала у нее есть определенная воля и рвение к влиянию на Европу и на весь огнедышащий мир Востока и Запада. Россия добивается теперь от соседей — и ближних и дальних — признания... Но может быть, не очень далек и тот день, когда наоборот ближайшие соседи будут от нее добиваться признания и навряд ли получат его."

Как и Иванов-Разумник, Тан предлагает в прототипы новой системы Петра I, но в исправленном виде, "без тайной канцелярии". Столь же характерны для Тана и некоторые различимые антисемитские нотки, редкие в тогдашнем национал-большевизме, но зато находящие выражение у национал-большевика-еврея.

Он берет под защиту <...> обновленца Красницкого, которого обвиняли в том, что он раньше был активным черносотенцем. Тана не пугает новый прилив антисемитизма и даже погромы. По его мнению, имеется некий баланс погромов: еврейских и русских, белых и красных, классовых и сверхклассовых, так что, на чьих руках больше крови — неизвестно(6)

Михаил Агурский