Диалектика Устлярова

ДИАЛЕКТИКА УСТРЯЛОВА

1. Корни

Идеологическая позиция любого человека, тем более персонажа, реально повлиявшего на ход истории, никогда не вырабатывается в одночасье, вдруг, она является плодом напряженных размышлений и основывается на мощном фундаменте развития его мировоззрения. Так же обстоит дело и в случае с основателем русского национал-большевизма Н.В.Устряловым (1891-1938). Корни его сформировавшейся к 1920-21 годам собственно национал-большевистской позиции следует искать не в гражданской войне, и даже не в русской революции 1917 года. Внимательный исследователь найдет ее предпосылки уже в первых шагах этого уникального мыслителя на российской общественно-политической сцене.

Впервые молодой правовед, доцент Московского университета Устрялов заявил о себе как об идеологе в разгар Первой мировой войны, в октябре 1916 г., выступив со статьей "К проблеме русского империализма" в журнале "Проблемы великой России", издававшемся богатейшими русскими промышленниками Александром Коноваловым (1875-1948) и Павлом Рябушинским (1871-1924). (Интересно, что именно Коновалов в марте 1914 г. выделил определенную сумму денег на проведение очередного съезда партии большевиков, мотивировав это тем, что "надежд на органическое разрешение кризиса больше нет".) В своей статье Устрялов развивает основанную на гегельянской идее о государстве как о земной форме Бога философию русского империализма. Устрялов заявляет: "каждый государственный организм призван внести свой вклад в историю человечества, но по-настоящему великая культура может появиться только в великом государстве". Следовательно, "если хочешь быть великим — старайся расширяться и быть могущественным". Внешней политикой России должна быть политика империализма, Россия должна вести себя агрессивно, бросая вызов установившемуся балансу сил. Любопытно, что Устрялов обращается к идее Герцена о том, что русский народ может использовать социализм как политическое средство своей экспансии — первый шаг в сторону будущего национал-большевизма. Два месяца спустя Устрялов вновь выступает в "Проблемах великой России", утверждая, что национализм является Эросом политики. Любовь к родине есть чувство, не требующее рациональных объяснений, национализм есть категория эстетики, простирающаяся по ту сторону этики.

Еще один симптом будущей позиции Устрялова — ряд положений прочитанной им в 1916 г. в Московском религиозно-философском обществе лекции о славянофилах. Вслед за Данилевским Устрялов говорит о том, что нации не вечны, они рождаются, вырастают и умирают. Россия, следуя Устрялову, переживает свою весну и готовится к реализации всемирной миссии. "Жизненные испытания не подрывают веры в мировое признание родины, но изменяют взгляд на формы ее конкретного воплощения". Это утверждение, фактически, является ключом к последующему признанию Устряловым большевистской революции.

2. Революция и Россия

Впрочем, в это время устряловский этатизм еще вполне вписывается в рамки кадетского правого либерализма. Более того, в 1917 г. Устрялов является именно активным кадетом (и в конце 1917 г. даже избирается председателем калужского губернского комитета партии) и разделяет общий либеральный энтузиазм по поводу Февральской революции: для него это "победа правды над ложью, добра над злом". В то же время, в отличие от большинства кадетов, Устрялов подчеркивает необходимость сильных, крепких и единых политических действий. Отсутствие таковых приводит февральскую систему к закономерному проигрышу. Основными темами размышлений Устрялова в последние месяцы 1917 г. становятся большевистская революция и дальнейшая судьба России. В издаваемой Рябушинским ежедневной газете "Утро России" (затем "Заря России"), ведущим публицистом которой он становится, Устрялов резко критикует большевиков — но исключительно за антинациональную внешнюю политику. С другой стороны, он уверен, что "Россия переживет революцию". Большевистская революция, несмотря на ее негативный характер — революция сугубо русская, которая диалектически приведет Россию к новой славе, "через отрицание России мы придем лишь к ее мощному утверждению" — пишет Устрялов. Наиболее значительны для понимания будущих трансформаций позиции Устрялова следующие слова, написанные им 24 декабря 1917 г.: "Происходящие события ... подлинны, национальны... В случившемся нет ничего случайного... Болезнь несомненно тяжела, но это болезнь великого организма. Это величайшее событие в мировой истории несмотря на свои кошмарные качества". Устрялов подчеркивает, что большевики являются современными славянофилами и ведут свое родство от Герцена, Бакунина и Ткачева. Идеи этой революции могут быть глубоко ложными, бредовыми, но это именно те идеи, которыми жило русское сознание, "это наш, русский бред, объединяющий Герцена со славянофилами," — подчеркивает Устрялов.

Логика империалиста заставляет его видеть Февральскую революцию как аморфный, пассивный, женственный период русской истории. "Теперь, напротив, мы приобрели активную власть.<...> Великая Россия умерла — да здравствует Великая Россия!" — восклицает Устрялов. Немаловажную роль в признании большевизма сыграла и уверенность Устрялова в том, что иностранное (в данном случае — германское) господство представляло для России куда большую опасность, чем большевизм ("можно ненавидеть красное знамя, но нельзя предавать знамя национальное"). Неудивительно, что Устрялов однозначно поддерживает позицию Троцкого на переговорах в Брест-Литовске, и когда тот отказывается подписать договор, в статье от 21 января 1918 г. называет большевиков патриотами. Когда же договор был все-таки подписан, Устрялов обвиняет большевиков в предательстве их собственных идеалов.

3. От белых — к красным

Предательство интересов России Брестским миром и развязанная большевиками летом 1918 г. жестокая кампания красного террора — эти два события заставляют Устрялова перейти на сторону противников большевиков. Вместе с молодыми кадетами Юрием Ключниковым и Юрием Потехиным, с которыми незадолго до этого он основал еженедельник "Накануне" (он явился заменой закрытой большевиками "Зари России" и повторял все идеи, которые развивались в газете Рябушинского, в особенности идею о том, что "революционный кризис даст ход неслыханному росту национального организма и неслыханному расцвету культуры"), Устрялов покидает Москву. На некоторое время он отходит от дел и преподает в Пермском университете, однако политическая воля дает о себе знать — и уже в декабре 1918 г., после падения красной Перми, Устрялов переезжает в Омск, столицу правительства Колчака, где встречается с Ключниковым, ставшим министром иностранных дел этого правительства. Тогда они пришли к выводу, предвосхитившему сборник "Смена вех": как бы ни повернулась политическая ситуации, "мы должны быть с Россией". "Что же, встретимся с большевиками!" — говорит Ключников. Но пока в этом есть сомнения — и в октябре Устрялова избирают председателем восточного бюро партии кадетов. И лишь решительное поражение Колчака в январе 1920 г. окончательно убедило его в бесперспективности сопротивления большевикам. По признанию очевидца, Устрялов провел три бессонных ночи в Чите и пришел к логическому заключению своих мыслей 1917-18 годов: большевизм полезен именно с точки зрения русского патриотизма! Устрялов переезжает в Харбин и начинает усиленно разрабатывать свою идеологию. В законченном виде он сформулирует ее в письме одному из лидеров кадетов Петру Струве, тогда министру иностранных дел в правительстве Врангеля, написанном в октябре 1920. Ссылаясь на германский национал-большевизм, Устрялов заявляет о своей позиции как о русском национал-большевизме. В том же месяце он публикует посвященный этому сборник своих статей.

4. Почему Советская власть?

К мысли о неизбежности победы большевиков и изначальной бесперспективности белого движения к концу гражданской войны подходили многие белые. Об этом говорили Милюков, те же Коновалов и Рябушинский ("за большевиками, за смутными образами их правления можно рассмотреть подлинную народную революцию" ). Однако ни у кого из них дело не дошло до однозначного признания советской власти. Почему именно Устрялов?

Во-первых, его позиция была подготовлена еще во время участия в "Утре России". Тогда Устрялова и большевиков разделяла в основном внешняя политика; считая русскую революцию явлением глубоко органичным, Устрялов в то же время упрекал большевиков в слабости и подрыве могущества русского государства. Теперь, после поражения Германии и, что самое главное, все более необратимого распространения Советской власти на территории России, когда большевики доказали свою силу, волю и способность эффективно управлять страной, эти претензии Устрялова отпали сами собой. Иными словами, политических препятствий для его признания советской власти более не существовало.

Далее, к 1920 г. Устрялов окончательно избавился от своего гуманистического либерализма. Группа "Накануне", к которой он принадлежал, еще в 1918 г. отошла от типичного для кадетов требования безусловного правового государства к признанию вредным соблюдения формальной демократии в критических ситуациях (сравните с аналогичной позицией германского консервативного революционера Карла Шмитта*, разработавшего учение об "исключительных обстоятельствах").

* [Вообще, во многом мировоззрение и идеологические позиции Устрялова близки именно к шмиттианству, что можно объяснить как сходством личных судеб юристов Устрялова и Шмитта, так и аналогиями между идеологической и политической ситуациями в России и Германии. Эта интереснейшая тема еще ждет своего исследователя.]

В Омске Устрялов становится главным приверженцем чистой диктатуры, неоднократно обращается к Колчаку с требованием покончить с представительным правлением (именно Устрялов убедил Колчака в необходимости порвать с левыми антибольшевистскими силами) и даже идейно возглавляет правую оппозицию Колчаку. Отныне для него переход от демократии к диктатуре — необходим и исторически закономерен.

В третьих, Устрялов, всегда высказывавший неприязнь к Западу, после предательства Колчака (который, кстати, сказал по поводу русского золотого запаса: "я бы лучше оставил золото большевикам, чем отдал его союзникам"), окончательно убедился в циничном использовании западными державами Гражданской войны для ослабления позиции будущей России на мировой арене. Еще в мае 1918 г. на нелегальном московском съезде партии кадетов он вносит предложение изменить внешнюю ориентацию партии, то есть отказаться от односторонней ориентации на Антанту и выступить за мир с Германией, но на иных, чем Брестский, условиях, Не поддержанный никем, он голосует за свое предложение в одиночестве. Для Устрялова, как, кстати, и для большинства белых к концу гражданской войны, Антанта стала отождествляться с врагом, предавшим подвиги России во время Мировой войны, а сотрудничество с ней, и в особенности с таким ее сателлитом, как Польша, — с предательством России.

Но и отказа от либерализма, и националистических мотивов было явно недостаточно, чтобы признать советскую власть. Эти мотивы разделялись многими белыми, среди которых хватало и противников формальной демократии, и националистов — но, по выражению Агурского, "сама мысль о признании большевиков показалась бы им дикой". Что помогло Устрялову, выражаясь его собственным словами, столь радикально изменить взгляд на формы конкретного воплощения мирового признания родины? Дело в том, что Устрялов был гегельянцем. Именно это в конечном счете дало ему возможность выйти из мучительной дилеммы и осознать временное поражение России как симптом ее грядущей победы в уже куда более глобальном масштабе. Гегельянство, будучи философской рационализацией древнейшей гностической парадигмы рассмотрения мира видимых событий как зеркального отражения мира духовных реалий, ожидает от каждого явления его отрицания и отрицания его отрицания — так же, как гностицизм рассматривает достижение возрождения через разрушение, жизни через смерть, святости через грех. Именно гегельянство помогло Устрялову в 1920 г. провидчески понять национальную суть большевизма и антинациональную — белого движения. И именно гностический тип самой его личности (показательно, что в числе его интеллектуальных ориентиров были Макиавелли, Джамбатисто Вико и Томмазо Кампанелла) позволил ему преодолеть внутренние психологические препятствия на пути формулировки его доктрины. Устрялов увидел грандиозную победу и в поражении всех своих личных мотивов. Он заново осознал гегельянский тезис о том, что великую личность, чьи действия объективно совпадают с логикой исторической необходимости, отличает именно диалектическое сопротивление воззрениям, основанным на субъективных чаяниях и настроениях.

5. Идеология Устрялова

С помощью диалектики Устрялов опрокидывает основные мотивы сопротивления советской власти. Говорят, что большевизм — зло, но это зло относительное, диалектически служащее орудием для добра — утверждает Устрялов. "Движение чистого материализма, все пропитанное лозунгами тела, низшей чувственности... диалектически преображается, одухотворяясь вопреки самому себе, переливаясь за грани своего собственного "логического содержания", обретая мощь в сфере чисто духовных ценностей и тем самым постулируя какой-то новый смысл, освященный погибшими за него жизнями". Говорят, что поражение белых будет концом света, но это будет лишь конец ветхого света и знак омоложения человечества.

Устрялов окончательно отказывается от химеры правового государства, и теперь Февральская революция для него — чистое зло, распад и смерть, "медленный поезд, покрытый серой, ужасающей массой человеческих лоскутков". Только Октябрь трансформировал великое, но бессмысленное народное восстание в Революцию. Свобода — это зло, декларирует Устрялов, и везде в мире она деградирует и обращается в свою противоположность. Теперь важнейшая, по Устрялову, цель большевистской революции — разрушение основ формально-демократического государственного устройства XIX века. Отныне важен не закон, но преданность мощи, в которой воплощается логика мировой истории. Отрицает Устрялов и идею нравственной политики. Единственная нравственная политика, заявляет он, в духе его любимого Макиавелли, — это политика, исключающая какую бы то ни было нравственность.

Во время Революции России было суждено исчезнуть, чтобы воскреснуть. "Россия должна быть мощна, велика, страшна врагам. Остальное приложится!" — ибо, как Устрялов был уверен всегда, только великие государства достойны мировой истории. Россия изживет Революцию через постепенную регенерацию революционных элементов. Теперь Устрялов по-новому осознает большевистский интернационализм: это — лучший способ национальной интеграции русского государства. И более того, большевизм, с его международным влиянием и связями, становится отныне прекрасным орудием русской внешней политики.

Антирелигиозность советской власти также трактуется Устряловым в диалектическом ключе. Если выродившаяся европейская цивилизация утеряла свою интернациональную скрепу — христианство, превратившееся лишь в товар для цветных колоний, и оказалась лишенной животворящей религиозой идеи, то само существо внешне атеистического Советского государства скрывает как раз творческую идею, религиозный порыв. Антихристианство большевиков — религиозно, тогда как "христианство" Запада по своей сути антирелигиозно.

Помимо германского национал-большевизма, к которому Устрялов проявлял особое внимание, и, конечно, столь созвучного ему Шпенглера, Устрялов заново обращается и к наследию русских мыслителей, переосмысливает славянофилов (к которым он возводит свое пренебрежение правом как абсолютной ценностью). Гражданская война для него — это, фактически, борьба неозападников против неославянофилов, к которым он причисляет и себя. "Славянофилы наших дней совсем не пекутся о славянстве, но особенно настаивают на своеобразии исторических путей и национальной миссии России, во многом являющейся наследницей европейского мира... В русской революции они приветствуют явственный сигнал некой радикально, принципиально новой эры в истории человечества". Большевистская революция — наследница "преломленного и утонченного духа славянофильства". Устрялов перечитывает Герцена, поражаясь тому, что это "западник" полвека назад утверждал, что великая Революция придет в прогнившую и обмещанившуюся Европу именно из России, Леонтьева ("Привольно гуляет по бескрайним русским равнинам доселе дремавший лозунг Леонтьева: "Нужно властвовать беззастенчиво!"), Достоевского. Особенно его поражают слова Шатова в "Бесах": "Бог — синтетическая личность всего народа". Нация, не выработавшая сильного, исключительного Бога, — это, по Устрялову, плохая нация. Он выстраивает свою модель развития русской истории: "Иоанн Грозный, Петр ... наши дни — тут глубокая, интимная преемственность!".

6. Устрялов и триумф национал-большевизма в России

Идеология русского национал-большевизма, разработанная Устряловым, вскоре нашла свое воплощение — вначале в харбинском журнале "Окно" (помимо Устрялова, там сотрудничали будущие классики советской литературы Асеев, Алымов и Третьяков), а затем — и в знаменитом сборнике "Смена Вех", изданном в самом начале 1921 г. в Праге. Его участниками стали, в частности, старые друзья Устрялова Ключников и Потехин, а центральной во всем сборнике стала статья Устрялова "Patriotica". Основная ее идея: мировой революции никогда не будет; чтобы спасти Советы, Москва жертвует коммунизмом (реакция на НЭП), Ленин уже больше не смотрит на Россию как на опытное поле. Короче говоря — идет революционная ликвидация революции. Осенью 1921 г. сменовеховцы в ответ на упреки белой эмиграции охотно согласились называться "национал-большевиками".

История реакции самой большевистской власти на позицию Устрялова, по существу, совпадает с историей превращения коммунистической партии в "орден меченосцев", а советского государства — в сталинскую империю, и потому осветить ее в двух словах невозможно. Мы лишь отсылаем читателей "Элементов" к великолепной, подробнейшим образом анализирующей историю национал-большевизма и его триумфа в СССР, книге Михаила Агурского "Третий Рим", на основании которой и написан наш краткий обзор. Отметим лишь, что Ленин, ознакомившись со "Сменой вех", дал указание немедленно доставлять ему все свежие статьи Устрялова и неоднократно публично отзывался об Устрялове как о самом умном из противников Советской власти. Если же говорить об уровне тайной политики, то показательно, что сменовеховский журнал "Накануне" секретно финансировался Москвой. Поддерживал позицию Устрялова как мыслителя, показавшего органическую связь России и большевизма, и Троцкий, говоривший о "Накануне" как о форпосте советской прессы за рубежом. К середине 20-х годов сменовеховство и, конкретно, Устрялов превратились в своего рода лакмусовую бумажку советских политических дебатов по поводу сталинского тезиса о социализме в одной стране. Сам же Устрялов, побывавший в июле 1925 г. в Москве, не скрывал своего восхищения: "Как не быть счастливым, понимая, что Коммунистическая партия стройным железным шагом ведет Великую Русскую революцию в национальный пантеон, приготовленный для нее историей!" Именно в реализации идеологии Устрялова не без оснований обвиняют Сталина лидеры внутрипартийной оппозиции — Зиновьев и Каменев, что косвенно подтверждает и сам основатель русского национал-большевизма в статье, посвященной разгрому оппозиции: "нам теперь... определенно нравится Сталин".