1. Озарение Шмиттом и почести мэтру

Есть авторы и отдельные тексты, знакомство с которыми порождает уникальный эффект, сравнимый с опытом мистического озарения. Благодаря им множество разрозненных идей, интуиций и философских обобщений из хаотического конгломерата превращаются в отчетливое видение новой реальности, в которой отныне любой фрагмент можно рассмотреть путем простой концентрации внимания. Такие авторы дарят нам связное и во многом спасительное понимание мира, и как бы мы ни отнеслись к нему, в том случае, если мы осознали предложенное, ничто и ни при каких обстоятельствах не сможет стереть следы этого интеллектуального озарения из нашего образа мыслей. Карл Шмитт безусловно относится к этой категории "провокаторов озарения". Но среди всего его обширного наследия текст "Планетарная напряженность между Востоком и Западом и противостояние Суши и Моря" является уникальным в том смысле, что степень концентрации озарения в нем предельна. Силовые линии всего его интеллектуального труда сходятся в этой небольшой работе, написанной в 1959 году и впервые опубликованной в испанском переводе. С полным правом его можно назвать "текстом озарения".

Шмитт как подлинный мыслитель никогда не стремился к созданию системы, которую его последователи и продолжатели обязаны были бы изучать и повторять. Его заботила только истина, и будучи христианином, он, естественно, понимал ее не индивидуально и не естественнонаучно. Мысль Шмитта основана на соучастии в интеллектуальном труде многих философов, — как древних, так и современных. И свои собственные работы он всегда рассматривал как приглашение к совместному усилию по осознанию истории и участию в ней, что, собственно, и составляет смысл человеческого существования. Идеи Шмитта обладают животворящей силой, соучастие в его мысли вводит нас в самый центр духовной проблематики — по ту сторону систематических абстрактных конструкций и философских школ. Поэтому наилучшим способом воздать почести этому великому человеку нашего века было бы не столько скрупулезное биографическое и библиографическое исследование, сколько произведение, продолжающее те темы, которые он наметил в своем творчестве, приглашая к их развитию всех способных мыслить человеческих существ.

Именно это мы и собираемся сделать в данной статье, отправляясь от краткого, но чрезвычайно важного и духовно насыщенного текста "Планетарное напряжение между Западом и Востоком и противостояние Суши и Моря".

Практически каждый фрагмент здесь вызывает желание развить его в отдельное произведение, вывести все заложенные в нем следствия, приложить его к той новой ситуации, в которой человечество пребывает спустя почти полвека после написания этой статьи.

2. Цивилизационных стихий только две

Связь цивилизационной структуры с доминацией той или иной стихии — Суши и Моря — является осью концепции Карла Шмитта и ее наиболее сильной и впечатляющей стороной. При этом важно подчеркнуть, что речь идет не просто об абстрактном приложении сакральной теории 4 элементов к культурно-историческому анализу, но о вычленении фундаментального исторического (а не только природного) дуализма между двумя стихиями — Сушей и Морем, Землей и Водой, причем этот дуализм становится действительно историческим фактором лишь тогда, когда он осознается и интеллектуально переживается человеческим обществом. Чтобы пояснить, что, собственно, мы имеем в виду, укажем на отсутствие упоминания об огненной стихии и о ее философском, культурном и цивилизационном анализе у Шмитта (об этом речь пойдет ниже). А относительно воздушной стихии, связанной с эпохой воздухоплавания, Шмитт утверждает, что она не породила своего собственного "номоса", своего собственного цивилизационного типа, будучи техническим продолжением исторической траектории, утвержденной цивилизацией Моря. Аерократия и еще более актуальная эфирократия, т.е. воздухоплавательные и космические стадии развития техники не спровоцировали таких глобальных перемен в ходе человеческой истории, какие принесли с собой открытие Мирового Океана и его вызов. Гениальная интуиция Шмитта совершенно верно подсказывала ему, что космос не несет в себе ни настоящего вызова, ни исторического ответа, а космические исследования в условиях "эфирократии" лишь демонстрируют агонию закабаляющей, но не освобождающей технократической цивилизации. На первый взгляд, кажется, что такой подход к исторической диалектике стихий у Шмитта, если учесть его имплицитно антиталассократические симпатии, должен стать базой сугубо консервативной доктрины с подчеркнуто экологической подоплекой. Возникает соблазн именно так понять заключительные слова из статьи о "Планетарном напряжении". _  .—

"Новые пространства, откуда появится новый вызов, должны находиться на нашей земле, а не вне ее в открытом космосе". Так чаще всего и поступают последователи Шмитта, учитывая при этом и его консервативные взгляды в политике. Но, на наш взгляд, это было бы слишком просто. Если новый вызов есть не что иное, как возврат к сухопутной ориентации после революционной эпохи доминации "раскрепощенной техники" и океанической цивилизации, — даже из-за страха перед технологической или экологической катастрофой, — тогда духовное напряжение исторической диалектики теряет свое драматическое измерение, становится почти природным циклизмом, отождествляется с тем статично-полярным напряжением, на преодолении которого, согласно самому Шмитту, основана вся сугубо человеческая, духовная история. Цивилизационный дуализм — Суша-Море — должен разрешиться как-то иначе.

Мы видели, что Шмитт склонен считать переход к аерократии и далее, к эфирократии, лишь естественным развитием стратегии Моря, а не знаками новых революционных эпох. Таким образом, можно сказать, что стихия Воды в своей универсалистской экспансии, осуществляющейся как раз за счет Суши и пространств, ей традиционно подчиненных, ставит на службу себе две другие стихии — воздух и эфир (вакуум), которые, с физической точки зрения, суть не что иное, как все более разряженные состояния материи. Иными словами, водная стихия моря проявляет себя через подчиненные стихии воздуха и эфира, продолжая свою цивилизационную тенденцию к "разжижению"; при этом напомним, что именно эта тенденция и породила историческую диалектику "морского существования" и связанные с ним раскрепощение техники и этапы промышленной революции.

Как объяснить в таком случае успехи в воздухоплавательной и космической сферах такой сухопутной сверхдержавы, как СССР — последнего по времени планетарного выражения геополитического Бегемота, сил континентальных масс и сухопутного Номоса? Точно так же, как гениально объяснил сам Шмитт историческую функцию марксизма в России: это было концептуальное вооружение доктриной второй промышленной революции альтернативной элиты, сумевшей волевым и сознательным образом превратить архаическую сухопутную страну в гигантский индустриально-технический бастион, способный 70 лет успешно противостоять многоплановому напору океанической цивилизации. Использование аерократии и эфирократии Восточным блоком было продолжением марксистской стратегии промышленной революции для сопротивления буржуазной цивилизации Запада.

Итак, один член исторического дуализма — Море — включил в себя в процессе своего планетарного утверждения другие стихии. Если во времена написания Шмиттом статьи — 1959 год — этот процесс был в зародыше, то к 80-м годам он стал прозрачным и очевидным для всех. Море освоило Воздух и Космос.

Тут мы подходим к важнейшей точке новейшей истории, которая является пробным камнем для подавляющего большинства идеологий и социально-политических доктрин, считавшихся вполне приемлемыми вплоть до самого последнего времени. Мы имеем в виду крах Восточного блока и перестройку.

3. Конкретность вселенского потопа

Это событие является ключевым для проверки адекватности взглядов Карла Шмитта. Рассуждая в его терминах, можно описать это событие следующим образом. —

Конец Восточного блока, воплощавшего в наш век планетарную тенденцию Суши, противостоящей Морю, означает конец того исторического этапа, в котором было возможно эффективное использование концептуальной структуры, резюмирующей вторую стадию промышленной революции для глобальной конкуренции с цивилизацией Моря, с Западом и миром, отождествившим свою судьбу с неограниченным развитием раскрепощенной техники. Иными словами, это был конец адекватности марксизма. Силы Суши утратили оборонную концептуальность, бывшую действенной, пока условия того ответа, который дал Маркс на современный ему вызов европейской истории, не изменились окончательно и бесповоротно.

Одним из объяснений краха Советского блока является его отставание в сфере технологической конкуренции, причем главным моментом в этом отставании была невозможность адекватно ответить на американскую программу СОИ. Иными словами, Море выиграло технологическую дуэль у Суши в сфере эфирократии — высоких технологий, связанных со стратегическими изобретениями в космической области.

Что это означает, с точки зрения диалектики истории?

Первое: Море, породившее импульс технического рывка и в дальнейшем техническую цивилизацию, победило все-таки Сушу, хотя та и заимствовала своевременно и эффективно новейшую (для своего времени) концептуальную технологию у самого Моря. Здесь сразу же следует, подчеркнуть, что этот процесс строго совпал по времени с окончанием второго этапа промышленной революции. На теоретическом уровне это стало проясняться с начала 70-х годов параллельно быстрому вырождению коммунизма и социализма в Европе. На практике точка была поставлена в перестройку. Третий этап промышленной революции нуждался, по меньшей мере, в новом Марксе и новом марксизме. Им мог бы стать европейский фашизм, но эта попытка оказалась абортивной, как на теоретическом уровне, так и на физическом плане, потерпев поражение от более цивилизационно последовательной сухопутной державы (СССР), поддержанной в этом случае Морем (как бывало уже много раз в истории — от Наполеона, до Первой и Второй мировых войн). Нового Маркса не было, видимо, не могло и не должно было быть.

Второе: Крах Восточного блока означает реальную глобализацию Моря, которое от роли судьи и контролера переходит к роли автократора (самодержца). Это — мондиализм, цивилизационная интеграция планеты под эгидой Запада. В религиозном языке для этого события есть только одно название — Всемирный Потоп, конец номоса Земли и универсальная доминация номоса Моря. Вспомним также апокалиптического зверя, выходящего именно из Моря (1). Это влечет за собой окончательный переход от эры противостояния двух стихий к эре покорения одной стихией другой, враждебной ей. Можно сказать, что это начало "универсального мира". Левиафан побеждает Бегемота, Кит — Медведя. Триумф Моби Дика над Русским Медведем.

Третье: Морю отныне подчинены остальные стихии — покоренная Суша (побежденный враг, Hostis), Воздух и Эфир (естественные союзники, солидарные с водной диалектикой, Amicus) — служат идеовариациями Моря, подручными стихиями планетарного Корабля, Мирового Острова (World Island, в терминах Спикмена, а не Макиндера). Это эра One World, постиндустриальное общество, эпоха глобальной информатизации и автоматизации. На языке самых авангардных интуиций Маркса это называется "реальной доминацией капитала" (2). Время исчезновения идеологий, время пост-модернизма и "конца истории".

Вызов открывшегося Океана, принятый англо-саксами, давшими ответ, который воплотился в техно-индустриальном рывке, отлился в современную западную цивилизацию, подчинил весь мир и обрел окончательную форму в глобальной автократии Америки, того самого континента, с обнаружения которого Колумбом и начался "современный мир". Этот вызов завершил свое историческое проявление в крахе Восточного блока, в перестройке и распаде СССР. Раскрепощенная техника (entfesselte Technik) преодолела все внешние преграды. Власть Моря отныне абсолютна. Она воплощена в гегемонии технократического Запада, стратегическом первенстве США, доминации текучего капитала, полной размытости традиционных ценностных структур. Собственность, наследство, брак, жилище — все это утратило то значение, которое имело в эпоху сухопутного существования, в эпоху номоса Земли.

4. Упущенный из виду элемент

Хотя Шмитт говорит об одноразовости подлинно исторических событий, предпочитая избегать любых форм детерминизма и систематизации, все же, будучи христианином, он вряд ли мог отрицать наличие у истории Конца и, следовательно, некоторой телеологии. Его отказ от телеологии Гегеля или Маркса не означает отказа от телеологии вообще. Просто как абсолютно честный мыслитель (и в этом смысле он схож с Хайдеггером) он не хочет ограничивать — ни у себя, ни у других — свободную интуиции истины, считая, что в этом и состоит высшее человеческое достоинство и интеллектуальная свобода, проецирующиеся, в конце концов, в Политику (das Politische) и в Решение (die Entscheidung). Во всех рассуждениях Шмитта имплицитно присутствует совершенно нормальный для христианина эсхатологизм: он подчеркивает уникальность Нового Времени, заключающуюся в его глобализме, и в его отношении к "раскрепощенной технике" и морскому существованию легко угадываются апокалиптические нотки, хотя напрямую об этом не говорится.

Итак, совершенно очевидно, что Шмитт осознавал параллелизм между библейским повествованием о творении Суши — как результате отхода Вод — и актуальной ситуацией, представляющей собой нечто обратное — наступление морского существования на сухопутное, т.е. символическое захлестывание Земли Водой. При этом важно, что перманентная в истории талассократическая тенденция только сейчас вступила в свою океаническую фазу, обрела максимально возможный масштаб. Излучение океанической талассократии в стратасферу и космос лишь иллюстрирует собой предельность ее победы.

Но возникает закономерный ретроспективный вопрос: почему именно номос Земли, Суши стал матрицей человеческого существования в тысячелетия Традиции? И далее, почему столь устойчивая сухопутная структура традиционного номоса (не опрокинутая ни потамическими (речными), ни ограниченно талассократическими, ни кочевническими отступлениями) пала в конце концов жертвой хаотической стихии Океана?

Книга Бытия, утверждая существование Вод прежде Суши, намекает на некоторую первичность Хаоса по сравнению с порядком, и индоевропейская мифология во множестве сюжетов подтверждает это. В некотором смысле можно предположить, — как это имеет место в герметической традиции, — что Земля — это сгущенная Вода, а в терминах географии, что Суша — это дно Океана, освобожденное от Воды. Но эта отвоеванная у хаоса территория, номос, Суша, Континент, Heartland Макиндера, Митгард древних германцев, крепость Порядка, исторический Полис есть не причина традиционного номоса, но результат какого-то трансцендентного воздействия, зафиксированный в природе след Сверхприродного, отпечаток того, что можно было бы назвать истоком Истории. Русское слово, обозначающее твердую землю, das feste Land, die Erde, позволит нам приблизиться к этой таинственной силе. Это слово Суша. В нем этимологически содержится указание на качество сухости, отсутствующее в других языках. А это качество, в свою очередь, вызывает ассоциацию с теплом, жаром и Огнем, тем последним забытым элементом, пятой стихией, которая привычна для античных классификаций, но почему-то отсутствует в цивилизационном и историческом анализе Шмитта.

И тут же мы вспоминаем о Гераклите, который вопреки Фалесу Милетскому и другим философам-талассократам утвердил революционную теорию происхождения Вселенной из Огня. Огонь — безусловно, элемент трансцендентный по отношению к стихиям земной среды. Если Земля, Вода и Воздух являются внутренними по отношению к нашей планете и ее обитателям, и даже космический вакуум, окружающий стратосферу может быть рассмотрен как внутренняя по отношению к среде квинтэссенция (эфир), то Огонь, Тепло, Свет приходят к нам извне, от сияющей жертвенной звезды, Великого Солнца. Обычные элементы — это стихии людей. Огонь — стихия Богов, субстанция духовных Небес. И полярность Огня по отношению ко всем остальным элементам не вписывается в ту статическую, сугубо природную, схему, которую справедливо вычленил Шмитт, говоря о природной напряженности между Сушей и Морем, и которую он совершенно правильно отделил от напряженности, свойственной диалектике человеческой истории. На самом деле, напряжение, провоцируемое Огнем, и есть сущность диалектики, и если относительно происхождения Природы можно согласиться с Фалесом, то относительно происхождения Истории прав только Гераклит. Дар титана Прометея людям, божественный Огонь, сведенный на землю, и есть главный таинственный субъект исторической диалектики, agent invisible алхимиков, философский ребенок того же Гераклита, разворачивающий сквозь века и циклы содержание своего солнечного духа, небесного гнозиса.

Трансцендентный Огонь разгоняет изначальные Воды, чтобы возникла Суша. Трансцендентный Огонь почитается как главный Принцип людьми Земли — они ставят его в центре своего Дома (священный очаг), в центре своего Храма (священный алтарь), в центре своего тела (почитание сердца), в центре своего мира (солнце, дающее ориентации пространства и измерение времени). Сухопутный номос Земли — следствие субтильного влияния Огня. Сухопутным порядком человечество ответило на вызов Трансцендентного, и тем самым вступило в Историю, поднялось над природой и стало самим собой. Дом — это ответ на Солнце. Суша и ее цивилизация — это продукт интеллектуально осмысленного Огня.

Пока связь между Огнем и Землей осознавалась, океанического вызова не существовало. Талассократия уравновешивалась теллурократией, и римская Веста победоносно крушила рождающийся из пены Карфаген, всякий раз, когда тот посягал на универсализацию своего культурного и цивилизационного послания. Когда священный огонь угас в домах людей, в сердцах людей, в их храмах, раздался апокалиптический рев Ливиафана. И Суша, потерявшая свой смысл, свой центр, свою мощь, отныне была обречена на то, чтобы проиграть эсхатологическую дуэль Морю.

Перестройка и заклание Бегемота стали неизбежны уже в тот момент, когда Традиция стала консервативной, когда ответ, данный на вызов трансцендентного Огня, окончательно заслонил собой вопрос, когда номос Земли перестал сверять свои нормы с номосом Неба. В конечном счете, вся человеческая история — не что иное, как интерлюдия между Первовспышкой волшебной звезды и вселенским потопом.

5. Икона и Суша

Очень интересны замечания Шмитта относительно иконографии и его обобщения о связи Образа с Западом. Это имеет прямое отношение к стихии Огня, так как зрительная способность — элемент светового измерения реальности, которое, в свою очередь, является одним из аспектов Огня (наряду с жаром). Если принять генетическую связь Суши с Солнцем, вскрытую нами, то станет понятным и связь Иконы, сакрального зрительного изображения с номосом Земли. Естественно, пространственная неподвижность, фиксированность, упорядоченность среды сами собой тяготеют к выражению в образе — символе, иероглифе, картине. Огонь как бы выхватывает у текучей реальности некий фрагмент, преображающийся в Образ, в Икону, в нечто постоянное. В этом как бы повторяется таинство происхождения изначальной Суши из массы водного хаоса. Номос земли через Икону постоянно напоминает о своем истоке. В этом смысле поклонение иконам и вообще использование живописи, действительно, является ярким признаком традиционного, земного, континентального существования.

Это соображение помогает развить те замечания, которые Шмитт высказал относительно исторической миссии Испании. Католическая Испания, водрузившая на всех завоеванных землях лик Пречистой Девы, выполняла невероятно важную миссию нейтрализации Океана (и его вызова) посредством Огня. В чем-то эта планетарная операция была аналогична исторической функции марксизма в России: в обоих случаях вызов Моря был принят с тем, чтобы по возможности нейтрализовать его пагубные для номоса Земли последствия и постараться превратить яд в лекарство. Проигрыш Испанией морской битвы с английскими пиратами был чреват страшными планетарными последствиями: на заатлантическом острове англо-саксы посеяли семена той апокалиптической цивилизации, которой было суждено воплотить Левиафана во всей его эсхатологической, финальной мощи. Из пены возник Континент-Корабль, превосходящий по всем параметрам свой европейский прототип. Этому чудовищу было на роду написано погасить священный огонь, разбить Образ, установить на планете свой "новый мировой порядок". Естественно, доминирующим мировоззрением новорожденного монстра были идеи крайних протестантских сект, — баптистов, пуритан, мормонов и т.д., — отличающихся предельной степенью иконоклазма, церковного модернизма и светоненавистничества. Обреченная латино-американская герилья, основанная на смеси марксизма (sic!) и католической теологии освобождения (sic!!) — вот все, что осталось сегодня от амбициозного планетарного демарша испанцев-конкистадоров по срыву вселенского потопа.

Но тут возникает одна теоретическая трудность, не до конца разобранная Шмиттом. Дело в том, что он упоминает о привычке отождествлять зрительный Образ и иконопочитание с Западом, а его отрицание, иконоклазм — с Востоком. Сам же Шмитт приводит несколько примеров, опровергающих однозначную правоту такого отождествления. Разберемся с этим несколько подробнее. Тем более, что это вплотную затрагивает важнейшую для нас проблему — исторический смысл России и ее миссии.

6. Абсолютные Amicus et Hostis — портреты во времени и пространстве

Здесь мы имеем дело с проблемой, метафизический смысл которой мы разбирали в другой работе ("Мистерии Евразии", глава "Подсознание Евразии"). Речь идет о типичном для европейских мыслителей отождествлении своей Традиции с Западом. При этом часто речь идет не просто о Западе, но о Северо-Западе. И более того, иногда сливаются даже три географических понятия Запад, Северо-Запад и Север. Этому противопоставляется Юг, Юго-Восток и Восток, чаще всего, также сливающиеся в одну цивилизационную картину, представленную семитическим культурным ландшафтом Ближнего Востока, наиболее знакомого Европе исторически. При этом такой взгляд иногда выводится из римского, а иногда и из христианского наследия.

Но речь идет, на самом деле, об оптической иллюзии, которой европейцы обязаны географии. Только самые глубокие умы — и в первую очередь, Рене Генон — смогли отстраниться от этого смешения и посмотреть на вещи с иной, более адекватной позиции. Так, Рене Генон совершенно справедливо указывал, что, с точки зрения реальной (и сакральной) географии, континент-Евразия представляет собой огромную массу Суши, где Европа является лишь западным мысом, полуостровом, устремленным в Атлантику. Индоевропейские народы же живут на всем материке — от Индустана через Иран и Россию до самой Европы. Арийская Индия хранит память о наиболее древних мифах и интеллектуальных воззрениях белой расы, а православное христианство распространяется далеко за Урал вплоть до Тихого океана, занимая пространства, по объему превосходящие Европу. Впрочем, историческая узость и привитые клише вообще не позволяют европейцам относиться к православной культуре России как к совершенно аутентичной христианской традиции, причем вверенной белому индоевропейскому народу. Очень показательно в нашем контексте, что именно в православной России применительно к священному образу сохранилось греческое название "икона", и более того, именно православная, русская икона сегодня в полной мере поддерживает аутентично христианскую традицию, практически затухшую на Западе.

Рене Генон, рецензируя книгу немецкого профессора Германа Вирта "Происхождение человечества" (3), указал, что следует различать такие понятия, как северо-атлантический (северо-западный), гиперборейский (северный) и атлантический (западный) регионы. На самом деле, почитание Огня и сухопутный номос Земли, старательно изучавшийся Шмиттом, это отличительное качество индоевропейских белых народов в целом, которые спустились в Евразию с Севера, расселившись по всему ее пространству с Запада на Восток и с Востока на Запад. Там, где есть индоевропейцы, там есть Икона, священная живопись, поклонение Огню и Свету, солярные мифы, традиционная иерархия и память о Гиперборее. Священными образами изобилует Индия. В Иране даже после исламизации — а ислам строжайшим образом запрещает изображения людей и животных — процветала миниатюра и самая настоящая живопись. В русской православной Церкви почитались не только иконы, но и иконописцы, а православный исихазм, доктрина Нетварного Света, была центральной жизненной линией Русской Церкви. Икона — неотъемлемый атрибут индоевропейцев и должна быть отождествлена именно с Севером, с Гипербореей, древнейшей прародиной нормального и традиционного сухопутного номоса Земли.

Неприязнь к изображению, иконоклазм, свойственен также не столько Востоку, сколько Югу. Это вполне нормальная географическая симметрия, если принять во внимание гиперборейские истоки индоевропейцев. Если раса Севера поклоняется огню и изображению, то противостоящая ей раса Юга должна поклоняться антитезе Огня (например, Воде) и антитезе иконы (например, звуку). Любопытно, что сам Генон соотносит этот культурный дуализм с оседлостью и кочевничеством: оседлость сопрягается им с фигурой библейского Каина, зрительным образом и временем, тогда как кочевничество — с Авелем, вербальностью и пространством (4). Это прекрасно вписывается в дуальность элементов, разбираемую Шмиттом. Морское существование (хотя и строго разделенное с кочевничеством) представляет собой такое экстремальное развитие номадизма, которое переходит в новое качество в тот момент, когда заканчивается путь от сухопутного кочевничества через плавание по материковым морям и вплоть до решительного выхода в открытый Океан.

Крайне любопытна и еще одна деталь: Генон утверждает, что семитская традиция является традицией отнюдь не восточной, но атлантической, западной и одновременно кочевнической. Отсюда, согласно ему, и позитивное отношение к скотоводу-Авелю в библейском повествовании. Более того, Генон указывает на тот факт, что для строительства храма Соломонова великий архитектор был приглашен из числа чужеземцев, и доказывает, что речь шла о представителе индоевропейской традиции, так как для нее было характерно культивирование сакральной архитектуры, — т.е. строительства того Дома, который, по Шмитту, лежит в основе номоса Земли, — а сами семиты-кочевники имели иную социально-сакральную структуру.

И наконец, относительно Востока Генон утверждал, что эта сторона света более всех остальных сопряжена с Традицией, с постоянством сакральных архетипов, с верностью истокам. В книге "Восток и Запад" он подробно развил аргументацию в подтверждение этого тезиса. Можно сказать, что Генон однозначно связывает Восток с Севером, считая его историческим приемником изначальной нордической Традиции. Кстати, относительно тождества концепции Света Севера и Света Востока блестящие пассажи можно найти у Анри Корбена, лучшего современного специалиста по иранской традиции и переводчика великого Сохраварди.

Итак, подведем итог нашим замечаниям. Север отождествляется с индоевропейской традицией, оседлостью, почитанием Огня и Образа. Кроме того, Север сакрально связан также с Востоком. Именно эти две ориентации следует взять в качестве изначальных в вопросе об истории развития номоса Земли и его центральных силовых линиях. Защита иконопочитания в истории, таким образом, является отнюдь не западной, но северной или восточной тенденцией. Эта линия характерна для всей Евразии — от Индии до Ирландии. Она совпадает с исторической траекторией Света Севера, Nordlicht, и с народами и культурами, выступающими в качестве носителей этого Света. Это дорическая Спарта, имперский Рим, зороастрийский Иран, ведическая Индия, Византия, православная Русь, католические Ирландия и Испания. Это лагерь номоса Земли.

На противоположном полюсе истории, соответственно, находятся Юг вместе с Западом(!), кочевники-семиты, иконокласты, зародыши талассократии, торговой цивилизации и "технологического рывка". Генон назвал бы этот лагерь "предпосылками антитрадиционной цивилизации" и "строителями Великой Пародии". Следует также напомнить изложенную Геноном в "Царстве количества" идею относительно эсхатологического растворения Яйца Мира, "диссолюции", что точно и хронологически и типологически совпадает с триумфом Моря, разобранным Шмиттом. Генон так же, как и Шмитт, связывает это растворение с техническим прогрессом, либеральной идеологией и западной цивилизацией Нового Времени. Англо-саксонский мир весь в целом вызывал у него чувство глубокой неприязни и настороженности.

И наконец, роль семитского фактора — западного и кочевнического, по Генону; южного, если оценивать распространение семитов с позиций Евразии; сопряженного с торговлей и свободным обменом, свойственным всем талассократиям (Карфаген против Рима); стоявшего у истоков капитализма (критикуемого как Марксом, так и Зомбартом); иконоборческого и враждебного всему индоевропейскому в религиозных вопросах (иудаизм и ислам); солидарного с протестантским движением в его кальвинистской версии (распространение кальвинизма в Голландии, Англии, а позже в Америке — океанских державах по преимуществу); наконец, особо активного в деле разрушения традиционного для Европы номоса Земли (о чем неоднократно писал сам Шмитт) — ставит последнюю точку в цепи соответствий.

Север + Восток, Икона, индоевропейцы, Огонь, Дом, оседлость, Традиция и Суша. Это силы номоса Земли. Сторонники культуры и порядка, ответившие на вызов трансцендентного Огня веером арийских традиций — вплоть до христианства.

Юг + Запад, иконоклазм, семиты, Вода, Корабль, кочевничество, модернизм и Море. Это силы отрицания Земли, носители растворения, апокалиптические энергии рационального хаоса, номоса Моря. Они ответили на вызов Океана тем, что стали на его сторону против Земли и против древнейшего, почти забытого огненного прометеического вопроса, который предшествовал номосу Земли и всей человеческой Истории.

7. Номос Огня

Конец Восточного блока означает окончательную и бесповоротную победу номоса Моря. Все попытки противостоять его логике и его структуре с помощью его же технических средств оказались несостоятельными. Баталия на кораблях была проиграна Испанией; экономико-индустриальное, стратегическое и доктринальное сопротивление фашизма и национал-социализма было подавлено силой и хитростью Запада, использовавшего для этих целей СССР; технологическое соперничество, с учетом уроков марксизма, длившееся дольше всех, было проиграно в 60-е — 80-е странами Варшавского договора параллельно окончанию второго этапа промышленной революции и переходу к постиндустриальному обществу. Цикл человеческой истории, пройдя насквозь статические полярности природы, завершился, о чем нас известил один американец с японской фамилией.

Мы можем констатировать абсолютный проигрыш Суши, Бегемота, Евразии, номоса Земли. В конечном счете, это было не чем иным, как следом Решения, но не его сущностью, внешней формой Ответа, а не огненной стихией, породившей гиперборейский Ответ. Земля не может больше ответить на вызов номоса Моря, ставшего глобальным и единственным. Она затоплена Водами, ее Порядок растворен через щели в Мировом Яйце. Окончание промышленной революции развенчало иллюзии того, что с раскрепощенной техникой (entfesselte Technik) можно соревноваться на ее же уровне. Эфирократическая стадия абсолютной талассократии, взгляд, брошенный на Землю из космоса, делает все существа, кишащие на ней, принципиально одинаковыми — их ценность строго прагматична и равна их полезности. Жизнь исчислена в финансовом эквиваленте реально доминирующего Капитала. Генная инженерия выводит цыплят и людей-клонов, так же, как вчера изобретали паровую машину или ткацкий станок. Техника вторглась в человечество, достигнув его центра. В 1959 году у Шмитта могла быть еще искра надежды, что нечто внезапно может измениться. В 1996 совершенно понятно, что все кончено.

Триумф Воды апокалиптически вобрал в себя все стихии и все исторические формы, которые смог не просто уничтожить, но трансмутировать, в своей цивилизационной геополитической пародийной алхимии. Золото (деньги), универсальный растворитель и техническая изобретательность сил Моря превратили человечество в контролируемую биомассу. Но осталось нечто, что не подвержено этому глобальному процессу.

Огонь

Именно он — очищенный от своих природных, культурных и социально-политических наслоений, приобретенных за время путешествия по истории — находится сейчас в привилегированном положении по сравнению с тем компромиссным состоянием, в котором он находился, оставаясь лишь номосом Земли, порядком Суши. Только сейчас проясняется структура его изначального вызова, так как только сейчас проявляется во всем историческом объеме то, чему этот вызов был брошен. Под вопросом стоит не больше не меньше как Человек. В какой степени он оказался историчен? В какой — природен? В какой мере поддался стихиям, составляющим его естественную ткань (вплоть до общевидовой рациональности)? В какой смог сохранить верность неочевидному трансцендентному измерению? Сколько в нем, в конце концов, оказалось Огня? Или весь он — только Вода?

Внешние оболочки пали. Душевно съежившийся до горстки пепла, количественно и технически разросшийся до избыточных пропорций вместе с аппаратами и нищетой (вспомним неопровергнутые до сих пор пророчества Гегеля из 243-246 параграфов "Основ философии права"). Человек омылся Океаном от тех налетов консерватизма, которые делали его духовное достоинство чем-то очевидным. Кризис Человека. Суд над Человеком.

Судья Огонь. Его номос близко. Его эра рядом. Не сзади, не в стороне, впереди и сверху. К Северу и Востоку. К Солнцу. К концу истории, но не к тому, о котором поспешили провозгласить люди Воды. К сущностно другому Концу.

Он пришел низвесть огнь на землю.

Он его низведет.

Один Полис — Новый Иерусалим. Там наша Земля, наш Дом.

 

Александр Дугин