Есть нечто общее в ситуации во Франции времен Великой Революции и в России текущих годов.

Тогда, как и теперь одна из европейских стран несла "новое слово". Страна эта, выйдя в революционном порыве за свои старые политические границы, завоевала почти всю Европу, но остальная Европа, соединившись в коалицию, сумела обуздать ее.

Россия перед войной и революцией "была современным цивилизованным государством "западного" типа, правда, самым недисциплинированным из всех существующих" (Г.Д.Уэльс). Но в процессе войны и революции "европейскость" России пала, как падает с лица маска. И мы увидели образ России, не прикрытый тканью исторических декораций, — мы увидели Россию двуликой... Одним лицом она обращена в Европу; как Франция 1793 года, она несет Европе "новое слово", — на этот раз новое слово "пролетарской революции", осуществленного коммунизма.

Но другим лицом она отвернулась от Европы... (Уэльс, кстати, рассказывает, что "Горького гнетет, как кошмар, страх перед поворотом России к Востоку". Но сама Россия не есть ли уже "Восток"?..)

Много ли найдется на Руси людей, в чьих жилах не течет хазарской или половецкой, татарской или башкирской, мордовской или чувашской крови? Многие ли из русских всецело чужды печати восточного духа: его мистики, наконец, его созерцательной лени? В русских простонародных массах заметно некоторое влечение к простонародным массам Востока, и в органическом братании православного с кочевником или парием Азии. Россия поистине является православно-мусульманскою, православно-буддийскою страной.

Большевики воздвигли гонение на православие и поругание всякой веры. Это так. Но с тем большей ясностью, — подчеркнутая всею силою контраста, — выступила религиозная настроенность и обращенность тех русских и нерусских масс, чьим движением и чьим дыханием жив большевизм...

Большевистское надругательство или большевистская индифферентность к вере дают для понимания России так же мало, как и большевистские попытки осуществить на практике велеречивые вещания Маркса.

Именно потому, что Россия есть не только "Запад", но и "Восток", не только "Европа", но и "Азия", и даже вовсе не Европа, но "Евразия" — именно поэтому к той исторической сущности, которая заключалась в Великой Французской Революции, присоединяется Революция Русская. Французская Революция была революцией, происшедшей в стране с 25 млн. населения и 540 тыс. кв. км пространства7 Русская революция произошла в стране, где живут 150 млн населения на 20 млн кв. км пространства. Франция — часть Европы. Россия же составляет "континент в себе", в определенном смысле сопоставимый по своему значению с Европой.

У союзников 1814-1815 годов хватило сил усмирить и оккупировать Францию. Какова же должна быть новая коалиция, чтобы усмирить и оккупировать Россию?..

...В безмерных страданиях и лишениях, среди голода, в крови и в поте, Россия приняла на себя бремя искания истины за всех и для всех. Россия — в грехе и безбожии, в мерзости и паскудстве. Но Россия в искании и борении, во взыскании града нездешняго... Пафос истории почиет не на тех, кто спокоен в знании истины, кто самодоволен и сыт. Пламенные языки вдохновения нисходят лишь на тревожных духом: то крылья Ангела Господня возмутили воду купели.

Итак, в благоустроенном культурном мире нет более России. И в этом отсутствии — изменение. Ибо в своем особого рода "небытии" Россия становится идеологическим средоточием мира.

В переводе на язык реальности, это значит, что на арене мировой истории выступил новый культурно-географический мир. Напряженный взор обращен в будущее: не уходит ли к Востоку богиня Культуры, чья палатка столько веков была раскинута среди долин и холмов Европейского Запада?.. не уходит ли к голодным, холодным и страждущим?..

Мы во власти предчувствия... И в этом предчувствии можно обрести источник особого вида самодовольства, самодовольства страждущих... Но предаться самодовольству, значит, погибнуть. Нельзя скрывать того, что считаешь истиной. Но нельзя успокаиваться в предчувствии. Нет неизбежного. Есть возможное. Только путем напряженного творчества, без боязни покаяться в ошибках и сознаться в слабостях, — только ценою непрерывных усилий возможное станет действительным.

1921 г.
Петр Савицкий